Том 4. Стиховедение

Есть и еще одно существенное различие между несобственным словоупотреблением Державина, Пушкина и Блока: это использование сравнений. Ода «На взятие Измаила» начинается: «Везувий пламя изрыгает, Столп огненный во тьме стоит, Багрово зарево зияет… О Росс! таков твой образ славы, Что зрел под Измаилом свет!» В контексте этой картины извержения вулкана и пламя, и тьма, и зарево употреблены в прямом смысле (лишь столп, видимо, в метафорическом), но сама эта картина есть лишь сравнение при картине взятия Измаила: взятие Измаила есть реальный мир стихотворения, а все образы извержения, выраженные как прямо, так и метафорически, суть вспомогательные, не принадлежащие этому миру, а привлеченные лишь для его оттенения. У Державина в составе таких сравнений употреблено 33 % всех слов; у Пушкина в стихотворениях «К морю» и «Вновь я посетил…» — 6 %; у Блока — 0. Можно сказать, что Державин ставит четкую границу между реальным миром своих стихотворений и поэтизирующим его миром своих сравнений, Блок же растворяет реальный мир своих стихотворений в поэтизирующем мире своих метафор. Пушкин — в промежутке и, как видно из цифр, ближе к Блоку; сравнений у него мало (во «Вновь я посетил…» — только кусты теснятся, как дети, а сосна поодаль — как старый холостяк), но при необходимости они сложно метафоризированы: когда Байрон «как ты <море> могущ, глубок и мрачен», то слово могущ (прямое значение — сильный) одинаково метафорично по отношению и к морю, и к Байрону, слово глубок прямозначно по отношению к морю и метафорично по отношению к Байрону, а слово мрачен — наоборот[608].

3

Далее, слова образуют поэтический текст не поодиночке, а в синтаксических словосочетаниях — тоже более традиционных или более оригинальных. Поэт строит стих не из слов, а из словосочетаний, срастающихся в ритмико-синтаксические конструкции, более клишированные или более свободные. Здесь изучение языка смыкается с изучением стиха. Эта перспективная область почти не исследована: можно указать лишь на неизданную диссертацию Ж. Дозорец и ее редкие статьи в крайне малотиражных изданиях[609], в последней работе — интересные выходы из области синтаксиса в область образности.

Возьмем простейший случай: строка 4-стопного ямба состоит из двух слов. Такие случаи, когда эти два слова разорваны, не образуют словосочетания, — единичны («И, задыхаясь, на скамью…» или «За воротами. Через день…»): в «Онегине» они встречаются только 21 раз на 319 строк, т. е. 6 %. Во всех остальных случаях эти два слова складываются в словосочетание. Эти словосочетания могут быть (от самых синтаксически тесных к самым слабым): определительные («уединенный кабинет»), дополнительные («полуживого забавлять» и «опершися на гранит»), обстоятельственные («и говорила нараспев»), при однородных членах («отворотился и зевнул»), предикативные («и устарела старина»), при сравнительных, причастных и прочих оборотах («чистосердечней, чем иной»). И пропорции этих словосочетаний в стихе и в прозе — различны.

А именно: если мы сравним пропорции этих словосочетаний в прозе (мы просчитывали «Пиковую даму») и в 4-стопном ямбе (мы просчитывали строки «Онегина» с мужскими окончаниями), то прежде всего бросаются в глаза два различия. Во-первых, в стихе намного меньше сочетаний предикативных: в прозе двусловия типа «Германн остановился» составляют 20 % двухсловных синтагм, в стихе двусловия типа «и устарела старина» — только 5 % двухсловных строк. Это потому, что в стихе подлежащее и сказуемое предпочитают располагаться по разным строкам и при этом каждое обрастает своею свитой двухсловных строк. Во-вторых, в стихе гораздо больше сочетаний с однородными членами: в прозе синтагмы типа «зала и гостиная» составляют всего 1 %, в стихе строки типа «и Ричардсона и Руссо», «однообразна и пестра» составляют целых 12 %. Это — от разницы стиля: детализирующего, перечневого в стихах[610] и сухого, сжатого в прозе.