Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913

Василиса Петровна. Погоди! Погоди, голубчик! Ты не знаешь, Яша, а вот в этой церкви меня крестили. Господи, прости мне грехи мои тяжкие — а в этом переулочке и домик наш был. Я это место знаю. Теперь домика нашего и в помине нет, даже место отыскать трудно, где он стоял, а как в нем жилось, Яша!.. (Плачет.)Вот часы на колокольне звонят, и тебе все равно, а для меня звон этот неизъяснимо радостен, неизъяснимо печален. Девочкой его я слышала и вот теперь слышу — Господи, прости мне грехи мои тяжкие!

Плачет.

Яков. Вот и вы плачете.

Василиса Петровна(сквозь слезы).Не буду. Яков. Да нет, плачьте. Я так. Что ж мне делать, говорите, а то не прошел бы кто.

Василиса Петровна. Яша! Я его во сне вижу.

Яков. Часто?

Василиса Петровна. Три раза. Вчера третий раз видела. Яша, голубчик ты мой, пожалей ты меня, я одинокая, я беззащитная! К кому я могу обратиться, кому могу хоть слово сказать — прятаться я должна, одинокая я, беззащитная я, женщина я слабая.

Яков. Так. Является.

Василиса Петровна. Является. А тебе?

Яков. Раз и я его во сне видал, ручкой он на меня махал. Да что? — на меня не намашешь. А на вас махал?

Василиса Петровна(с ужасом). Махал, Яша!

Яков. Ишь ты, царь собачий.

Василиса Петровна(взмахивая руками).Яков, Яков! Да разве это мыслимо так выражаться. Ты меня совсем убить хочешь, это даже неделикатно, Яша! Тут никого нет? Пожалей меня, Яша.

Яков. Жалею.

Василиса Петровна. Возьми на себя грех перед Богом… Нет, нет, погоди. Ты сильный, Яша, ты мужчина, ты ничего не боишься — и кто знает, может быть, ты прав и бояться не надо. Не знаю. Но я так боюсь, я так измучилась вся, что если ты меня не освободишь, я… я в полицию пойду. Что мне, все равно! Освободи меня, Яков. Ты должен меня освободить, иначе ты не мужчина, иначе ты не благородный человек, каким я тебя всегда считала.

Яков. Да милая вы моя… Ну и беру. Эка! Ну и беру — чего там!

Василиса Петровна(качает головой).Нет, не так.

Яков(в недоумении).А как же? Беру.

Василиса Петровна. Нет! Нет, так нельзя, Яков! Это не серьезно. Ты должен поклясться, Яков, — вот как ты должен! Ах, Господи, вдруг кто-нибудь пройдет. Яша, стань на колени.

Яков. Да зачем?

Василиса Петровна. Стань на колени — лицом к церкви. Лицом, Яша, лицом, — ах, Господи Боже ты мой, нужно же, чтоб лицо твое было видно.

Яков(неловко становится на колени, с легкой усмешкой).Так?

Василиса Петровна. Теперь смотри — сквозь камень смотри, Яша, — ах, Господи, да сквозь камень смотри же, — там — маленькая иконочка, смотри! — и лампада неугасимая перед ней, смотри, смотри. Ну и скажи Ему — ах, всю силу собери, Яков, всю силу, всю силу, — и скажи Ему: Господи! На одного себя весь грех беру.

Яков(повторяет).Господи, на одного себя весь грех беру. Я убил.

Василиса Петровна. И задумал я.

Яков(повторяет). И задумал я. Я убил.

Василиса Петровна. Господи! И каков бы ни был суд Твой милостивый, одного меня карай, нет у меня товарищей, нет у меня участников, один я.

Яков(повторяет).Одного меня карай. Я убил.

Василиса Петровна. Нет, нет, не так. Ах, да как же мне… Ну говори: Господи, а если были у меня участники — есть участница одна, — то, Господи, на меня ее муку возложи. За мое благородство, Господи, за мою душу, навеки погибшую, за мученья мои бесконечные — дай ей, Господи, отпущение греха.

Яков(повторяет).За мою душу погибшую дай ей, Господи, отпущение греха. Я убил!

Василиса Петровна. Клянись!

Яков. Клянусь.

Встает. Василиса Петровна закрыла лицо руками и молчит. Звонят часы на колокольне: одиннадцать медленных ударов.

Василиса Петровна(плачет и смеется).Яшенька!

Яков. Что, милая? Теперь не плачь. Василиса Петровна. Яшенька!

Вдруг падает на колени и целует Яшину сопротивляющуюся руку.

Яков. Ну что вы, Василиса Петровна, барыня! Дворнику-то Яшке!

Василиса Петровна(вставая). Яша, друг мой. Ты меня человеком сделал. Прощай!

Пошатываясь, но быстро уходит. Яков некоторое время стоит один. Потом тихонько свистит.

Яков(негромко).Эй, Феофан, лезь сюда. Заснул?

Феофан(издали). Нет.

Яков. Эх, спички потерял. Феофан, спички есть?

Феофан. Есть. Сам коробок дал. Озяб я что-то — люди-то все спят, а мы маемся. Ах, и до чего грешник беспокоен, нет ему угомону во все дни до скончания живота его.