Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913

— А по-своему хочешь? Вот этот человек, — гремит аббат, указывая на Хорре, — думает, что он безбожник. А он просто дурак, но понимает, что тоже молится Богу — но только задом наперед, как морской рак. И рыба молится Богу, дети мои, я сам это видел. Будешь в аду, старик, кланяйся папе. Ну, дети, становитесь поближе, да не скальте зубы — сейчас начну. Эй ты, Матиас — трубку можешь и не гасить, не все ли равно Богу, какой дым, ладан или табак — было бы честно. Ты что качаешь головою, женщина?

Женщина. У него контрабандный табак.

Молодой рыбак. Станет Бог смотреть на такие пустяки.

Аббат на мгновенье задумывается:

— Нет, погоди. А, пожалуй, контрабандный табак, это уже не так хорошо. Это уже второй сорт! Вот что, брось-ка пока трубку, Матиас, я потом это обдумаю. Теперь тихо, детки, совсем тихо: пусть Бог сперва на нас посмотрит.

Все стоят тихо и серьезно. Только немногие опустили головы — большинство смотрит вперед широко открытыми неподвижными глазами: точно и впрямь увидели они Бога в лазури небес, в безграничности морской, светлеющей дали. С ласковым ропотом приближается море — начался прилив.

— Боже мой, и всех этих людей! Не осуди нас, что молимся не по-латыни, а на родном языке, которому учила нас мать. Боже наш! Спаси нас от всяких страшилищ, от морских неведомых чудовищ; обереги нас от бурь и ураганов, от гроз и ненастий. Дай нам тихую погоду и ласковый ветер, ясное солнце и покойную волну. И вот еще, Господи, особенно просим тебя: не позволяй дьяволу близко подходит к изголовью, когда мы спим. Во сне мы беззащитны, Господи, и дьявол пугает нас до ужаса, терзает до содрогания, мучит до сердечной крови. И вот еще, Господи: у старого Рикке, которого Ты знаешь, начинает погасать Твой свет в очах и он уже не может плести сети…

Рикке часто утвердительно кивает головой:

— Не могу, нет!

— Так продли ему, Господи, Твой светлый день и скажи ночи, чтобы подождала. Так, Рикке?

— Так.

— И вот еще последнее, Господи, а больше не буду: у наших старух слезы не высыхают об умерших — так отними у них память, Господи, и дай им крепкое забвенье. Там и еще есть, Господи, кое-какие пустяки, но пусть молятся другие люди, кому настала очередь перед Твоим слухом. Аминь.

Молчание. Старый Дан дергает аббата за рукава, и что-то шепчет ему.

Аббат. Вот Дан еще просит, чтобы я помолился о погибших в море.

Женщины восклицают жалостным хором:

— О погибших в море! О погибших в море…

Некоторые становятся на колени. Аббат с нежностью смотрит на их склоненные головы, истомленные ожиданием и страхом, и говорит:

— Но о погибших в море должен молиться не поп, а вот эти женщины. Сделай же, Господи, так, чтобы поменьше плакали они!

Молчанье. Слышнее гремит прилив — несет океан на землю свой шум, свои тайны, свой горько-соленый вкус неизведанных бездн.

Тихие голоса:

— Море идет.

— Прилив начался.

— Море идет.

Мариетт целует руку у отца.

— Тоже женщина! — говорит поп ласково. — Послушай, Гарт, это ли не странно: как от меня, мужчины, могло родиться вот это, — ласково стукает дочь пальцем по ее чистому лбу, — вот это: женщина!

Хаггарт улыбается.

— А разве это не странно, что у меня, мужчины, вот это, — обнимает Мариетт, сгибая ее тонкие плечи, — вот это стало женой?

— Пойдем-ка есть, Гарт, сыночек. Кто бы оно ни было — одно знаю хорошо: оно приготовило нам с тобою здоровеннейший обед.

Народ быстро расходится. Мариетт говорит смущенно и весело:

— Я побегу вперед.

— Беги, беги, — отвечает аббат. — Гарт, сыночек, позови-ка безбожника обедать. Я буду бить его ложкой по лбу: безбожник лучше всего понимает проповедь, если его бить при этом ложкой.

Ждет и бормочет:

— А мальчишка-то опять зазвонил: это он для себя, плут. Не запирать колокольни — так они с утра до ночи будут молиться.

Хаггарт подходит к Хорре, возле которого снова уселся Дан.

— Хорре! Идем обедать, тебя поп звал.

— Не хочу, Нони.

— Так! Ты что же тут будешь делать на берегу?

— Думать, Нони, думать. Мне так много нужно думать, чтобы хоть что-нибудь понять.