Том 4. Последний фаворит. В сетях интриги. Крушение богов

— Я вас не о Протасове спрашиваю! — хрипло крикнул отец. — Нечего вилять, коли к тому дело пришло… Что сами скажете? Ну-с? Прямо извольте… На него смотрите? Мешает? Не может мешать. Друг мой верный и единственный!.. Да, единственный-с покамест! Других не вижу кругом. Все враги… все предатели… до родных сыновей даже… Вот вы пришли — молчите… Что же? Не вызнать ли что явились, а потом предать меня матушке моей любезной? Этой старой… грешнице коварной… Ась?

— Ваше высочество, я прошу вас…

— Что? Обидно? Отец говорит, так обидно! А как мне целый ряд лет самые нестерпимые обиды и шиканы наносимы были, того никто знать не желал, ниже сын родной? Ась? Это можно, это хорошо?..

— Ваше высочество, верьте… Я именно приехал… Мое желание…

— Не размазывать. Явились, так рапортуйте по порядку… Ну-с?

Ухватясь за предложение отца, Александр, не умевший подыскать тона и слов для разговора о важном деле, ради которого явился, вытянулся в струнку, как на вахтпараде, и отчетливо заговорил:

— Два дня тому назад неожиданно вечером вызван был к ее величеству, которая по нездоровью в постели у себя находиться изволила…

— Так… Ну-с?

— Удостоен был разговора наедине… Сказано было сначала косвенно, намеком, а потом и прямо изъяснено о желании непременном ее величества… в случае своей кончины… по нездоровью весьма ожидаемой, внезапно пристичь могущей…

— Ну-с… ну-с…

— Видеть на престоле не сына, то есть ваше высочество, а внука, меня то есть, ее величеству неотложно желательно. Все для того шаги исполнены…

— Итак… Ну-с?.. — все более хрипло и злобно вставляет отец.

— И бумаги важнейшие составлены, даже на руки отданы лицам первым в армии и в гражданском управлении, и они…

— Кто?! Кто?! Поименно извольте-с…

— Румянцев-Задунайский… Суворов-князь… Остерман и Безбородко.

— Ага… Угу!.. — вставляет хрипло между именами Павел. — Ну-с? Так-с?..

— И мне вручен был пакет бумаг сих важных со списками…

— Где? Где они?

— Вернуть их ее величеству должен. Но вот здесь показать могу…

Схватил листы, жадно проглядывает Павел. Еще удерживаются скрюченные пальцы, чтобы не измять, не изорвать ненавистных листков, исписанных такими ужасными для Павла распоряжениями… Отдал сыну листы.

— Так-с… Ну-с?..

— И приказано тогда же обо всем подумать, ответ свой дать скорее…

— Ну-с… А вы-с?..

— Обещал исполнить волю ее величества… И тогда же приказание последовало: никому, а вашему высочеству наипаче, ничего не говорить… Но по долгу сыновнему…

— Да, да! По законам Божеским и человеческим обязан был немедля сказать. Хорошо. За это хвалю… Вижу: мой сын не…

Оборвал Павел. Задумался.

— Что же вы отвечать теперь станете, ваше высочество?

— Не знаю, ваше высочество… Как сами приказать изволите, так и поступлю. А до тех пор, оберегая себя… и вас, батюшка, опасался прямо отклонить дело…

— И то хорошо… Умно. С ними осторожно надо, с этими… Там все мои враги, что и смерть мою отыщут, ежели что… Вот Протасов-старик… да он! — указывая на Аракчеева, сказал Павел. — Только и есть друзей у меня… И у вас. Помните, сын мой!

Он поманил ближе Аракчеева, который, изогнувшись, подошел, словно пес, неуверенный: приласкают или побьют его хозяйские руки?

— Подойди. От тебя я не имею тайн. Не должен иметь их и мой наследник! Слышите, сын мой?..

Мгновенно подавив глубокую внутреннюю брезгливость, какую всегда питал к Аракчееву, юноша протянул ему руку и ласково, дружески проговорил:

— Рад, что мог найти хотя бы одного истинного друга себе и его высочеству. Прошу не отринуть и моей дружбы, Алексей Андреевич!

— Ваше высочество! — благоговейно, с сиянием на деревянном лице своем забормотал Аракчеев. — Слов не хватает!.. Господь видит сердце верного раба вашего… и ихнего высочества… И до смерти без лести предан останусь… по гроб!..

Быстро, неожиданно толстые влажные губы коснулись руки Александра, потом в плечо у локтя чмокнули Павла. А юноша, пользуясь минутой, отер незаметно о мундир руку, на которой чувствовал озноб и дрожь, как от прикосновения жабы.

— Ну, довольно болтовни. К делу… Я убедился, ваше высочество, чиста душа ваша передо мною, государем и отцом вашим! Но все же испытать, проверить желаю…

Вдруг, напыжась, стараясь принять царственную осанку, что при маленьком росте и неуклюжести полного тельца казалось лишь смешным, Павел строго спросил:

— Присягу принять отцу и государю вашему на верное подданство сейчас же не желаете ли? Вместе с братом своим младшим? А?

Так и колют, так и сверлят блестящие воспаленные глаза отца сына.

А тот сразу широко улыбнулся, словно что-нибудь приятное увидел.

Вот как раз то, чего надо. Присяга снимет груз ответственности с души и совести юноши. Останется исполнять приказания отца и больше ничего. Пусть другие стараются, разыгрывают трудные роли в трагикомедии жизни. А он, Александр, займет место зрителя, и больше ничего ему не останется желать.

Поспешно, радостно звучит ответ сына на вопрос отца:

— Готов, когда угодно вашему высочеству… Клянусь и присягаю по доброй совести…