Том 4. Последний фаворит. В сетях интриги. Крушение богов

Вечное недоверие к окружающим, неустанная проверка малейших своих движений и чувств выражались в мерной, четкой, кованой речи наставника, в его ровном голосе, ни слишком громком, ни тихом, звучащем всегда в надлежащую меру и в тон собеседника, кто бы тот ни был: сама императрица или слуга, подающий ему обед.

Не глядя, только слушая Лагарпа, можно было подумать, что льется не живая, разговорная речь, а человек по книге вслух читает фразу за фразой. И сейчас, сидя перед старой, прозорливой повелительницей, особенно подобрался и насторожился этот республиканец-буржуа, «Аристид наизнанку»…

Резко выраженное настроение гостя как будто передалось сразу и самой чуткой державной хозяйке, давно прозванной «уловительницей людей», Цирцеей.

Она тоже словно подтянулась мысленно; от усиленной работы мозга жилы слегка обозначились на ее чистом, высоком, как у мужчин, лбу.

После первых незначительных вопросов об успехах и неуспехах внуков Екатерина словно мимоходом коснулась главного предмета, который преподает им Лагарп, — истории.

— Вот как раз, господин Лагарп, вы и меня застали на месте преступления! — указывая на исписанные листки, лежащие у себя под рукой, улыбаясь, заметила Екатерина. — Конечно, вам небезызвестны мои слабые попытки по сочинению российской краткой истории от самых древних времен, что я начала единственно ради тех же внуков. У нас пока не было ничего подходящего… И понемногу сама очень увлеклась предметом. Сейчас вот глядите: разбираю весьма любопытные вещи. Законы, касающиеся вообще наследия престола в моей империи. А особенно — трагическое приключение с царевичем Алексеем… Вы знаете, конечно?

И она кивнула слегка в сторону большой связки пожелтелых бумаг, лежащих подальше, на том же столе. Это были выборки и выцветшие документы из дела о царевиче, которого казнил суровый отец, и чуть ли не собственной рукою, как сообщают иные современники.

Даже невозмутимый швейцарец поежился чуть-чуть, скользнув взором по этой связке бумаг. Ему показалось, что от них еще несет сыростью, плесенью архивов, где они хранились, затхлым воздухом застенка, где судили и пытали Алексея, даже острым, несмотря на года, еще не улетучившимся запахом свежей крови, хлынувшей из юного, сильного обезглавленного тела…

Уловив впечатление, переживаемое Лагарпом, Екатерина, не дожидаясь прямого ответа на свой вопрос, продолжала:

— Загадочный, глубокого значения и страшный случай, не правда ли? Собственного сына, единственного притом, принес в жертву царству государь… И — любимого сына, несмотря ни на что! Это явно из всех обстоятельств дела… Любил — и казнил! Какое ядро для возвышенной трагедии в позднейшие века, когда можно будет россиянам со сцены без опасности волнения показать прошлое их земли!

— О да, вы правы, ваше величество! — овладев собою, обычным голосом ответил Лагарп.

Но Екатерина не напрасно завела такой исторический разговор и не велела убрать со стола зловещей пачки бумаг. Она прямо поставила точку над i:

— Со своей стороны, господин Лагарп, я уже сделала вывод. Верен он или нет, судить не мне. Но хотелось бы знать точное мнение такого сведущего лица, как вы, кавалер. На чьей стороне разум и правда в этом деле?

Лагарп словно ожидал этого вопроса и немедленно ответил:

— На разных сторонах, ваше величество.

Этого, в свою очередь, совершенно не ожидала Екатерина и живо отозвалась:

— Без загадок, прошу вас, господин наставник. Будем говорить как друзья, не правда ли? Я сюда призвала не подполковника и педагога, учителя моих внуков, а друга людей, слугу народа по убеждениям, швейцарского гражданина Лагарпа к женщине, ищущей истины и познания даже в свои шестьдесят лет… Вы поняли меня теперь, надеюсь?

— Полагаю, ваше величество, как ни лестно для меня то, что я вынужден понять. И как честный человек дал прямой ответ. Остается лишь пояснить его немного.

— Пожалуйста, прошу вас. И без стеснений.

— Истина не знает и не боится их, государыня. А перед зеркалом истины, перед великой женщиной-императрицей, перед истинной матерью своих людей — и того менее. Начну по порядку, для краткости, ваше величество. Могучий, по праву возвеличенный и прославленный государь был ваш Петр! Как бы первый могучий дровосек в лесных дебрях российской народной тьмы, суеверия и застоя. За ним явилась после многих испытаний и лет — первая из жен, Екатерина Вторая… Позвольте, государыня! Разрешите уж мне говорить, как я думаю сейчас и полагаю необходимым высказать.

Екатерина, которая хотела остановить хвалы Лагарпа, с уступчивой улыбкой пожала плечами и внимательно слушала.