Том 4. Наша Маша. Из записных книжек

Симпатичный товарищ!..

. . . . .

Из песен Ивана Вас. Р.:

Падиспанчик — хорошенький танчик;
Его можно всегда станцевать…

И сразу же, перебивая себя, затягивает:

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…

. . . . .

Оглушительно икает и говорит:

— Какая-то сволочь поминат.

. . . . .

Он же. Раз десять на дню:

— Так они и жили. Спали врозь, а дети были.

. . . . .

Из автобиографических рассказов И. В. Соблазнил девушку. Обещал жениться.

«Дома она белье грязное спрятала, говорит: „Маме покажу, когда запишемся, у нас такой обычай“.

На другое утро надо в загс идти. А мне на кой он ляд этот загс.

Я до гастронома дошел, печенья купил, конфеток хорошеньких, прихожу, говорю:

— У тебя метрическая выписка здесь есть?

— Нет.

— И у меня нет. А без метрической выписки не регистрируют.

Она — в слезы»…

Между прочим, говорит сильно окая. Он — нижегородец. Николай Афанасьевич, слушая его, морщится, слегка даже постанывает, как от зубной боли.

. . . . .

Рентгеновский кабинет в санатории. Над входом красный фонарь, когда он горит — вход в кабинет закрыт, там совершается таинство. Больные сидят в коридоре на лавочке, думают о своих язвах, спайках и тому подобном, вздыхают, робеют, не могут даже переговариваться… Наконец кого-нибудь вызывают. Он входит в темную комнату и первые две-три минуты ничего не видит, идет наугад, растопырив руки, — туда, где у красного абажура сидят за столом какие-то белые (вернее, розовые) халаты. Через пару минут он уже слегка освоился, уже сидит на клеенчатом диване и торопливо расстегивает пуговицы на рубашке.

Рентгенолог — полный, немолодой уже человек (почему-то думаешь, что он был в свое время полковым врачом) — записывает результаты очередного просвечивания. Записывает по памяти, каждую фразу отчетливо произносит вслух, а его помощник, молодой человек с изможденным лицом (тут вспоминаешь, что рентген убивает гормоны, делает молодых стариками), этот несчастный пишет под диктовку копию рентгенограммы. Свет — розовый, слабый, как в лаборатории фотолюбителя. Но — алхимики в белых халатах привыкли.

Раздетый до пояса очередной больной поднимается на маленький эшафотик, перелезает через какие-то железные штуки и оказывается в огромной металлической кассете. Не то гильотина, не то гектографический пресс. В руку ему молоденькая сестричка сует граненый стакан с белой густой кашей. Выключается свет. Стрекочет аппарат. Рентгенолог сидит, широко расставив ноги, на низеньком табурете — перед экраном, на котором появляются смутные очертания человеческого нутра.

Рука в резиновой перчатке подлезает под экран и впивается в живот больного.

— Току! — кричит рентгенолог.

Что-то трещит, стрекот усиливается.

— Уменьшить! Току! — покрикивает врач.

Очередные больные толпятся за его спиной.

— Пейте! — приказывает рентгенолог. — Пейте сразу, как водку.

Пить эту известковую густую гадость залпом, как водку, невозможно.

— Надуйте живот. Знаете, как у попа.

Это пояснение одно и то же, из раза в раз, от больного к больному.

Больной не может надуть живота, он его инстинктивно вбирает. Рентгенолог кричит:

— Надуть! Как у попа.

Наконец:

— Аус!

Зажигается свет.

Эти «аус», «току» звучат очень страшно для тех, кто сидит за дверью, ожидая своей очереди.

. . . . .

Одна из любимых песен И. В. Р-ва (услышал он, и запомнил, и полюбил ее в госпитале в Комсомольске-на-Амуре):

Жена моя в роскоши ходит
И счету в одежде не знает,
Одну лишь черную юбочку
От Пасхи досюда таскает
Костюмчик на ней всегда новенький
На плечиках так складно лежит,
А ветер прохладно в дирочки
Все тело ее холодит
Ботинки на ней всегда новенькие,
На солнышке так и блестят,
А грязные пальцы сосульками
Наружу из дырок торчат
Живу ведь я, братцы, в гостинице,
И окна на заднем дворе,
При этом так славно красуется
Помойная яма в окне.
А кушаю я в ресторанчике —
На тумбе с селедкой в руке,
Зато уже встретишь товарища
Всегда с поллитровкой в руке.
Детишки мои, как амурчики,
Всегда босиком щеголяют,
А вместо школы в бабочки
У стенки прекрасно играют.

Вообще-то истинный Беранже! Только в каком-то как будто полуграмотном, беспомощном переводе или пересказе.

. . . . .