Том 4. Дионис, Логос, Судьба

Смерть Аристотеля и Александра — этих двух великих людей Эллады — ознаменовала начало новой эпохи в истории Запада и Востока.

Аристотель как бы подвел итог трехвековому развитию греческой мысли, открытия и завоевания которой вошли в общее научно-философское наследие человечества. Мудрецы Эллады первыми на Западе провозгласили примат духовных ценностей, и их поиски привели к идее высшего божественного Начала.

Впоследствии христианский писатель II в. Минуций Феликс видел в этом преодолении многобожия главную заслугу античных мыслителей. «Пересмотрим, — писал он, — если угодно, учение философов, и мы увидим, что все они, хотя в различных словах… выражают одну и ту же мысль… Начну с Фалеса Милетского, который первый из всех начал рассуждать о вещах небесных. Он считал воду началом вещей, а Бога тем разумом, который образовал из воды все существующее. Мысль о воде и духе слишком глубокая и возвышенная, чтобы могла быть изобретена человеком, — она предана от Бога. Видишь, как мысль этого древнейшего философа совершенно согласна с нами. Далее Анаксимен и после Диоген Аполонийский Бога считали воздухом бесконечным и неизмеримым. И мнение этих философов о божестве похоже на наше. Анаксагор представляет Бога бесконечным Умом. По Пифагору, Бог есть дух, разлитый во всей природе, от кого получают жизнь все животные. Известно, что Ксенофан считал Бога бесконечным, имеющим разум, а Антисфен говорил, что хотя много богов, но, собственно, главный Бог один… Платон гораздо яснее и по содержанию и по выражению изложил свое учение о божестве, и его можно было бы принять за небесное, если бы только оно не было омрачено примесью народных убеждений. Так, в «Тимее» Платон говорит, что Бог по самому Своему имени есть Отец всего мира, Творец Души, Создатель неба и земли» [12].

Для христиан первых веков это предвосхищение истины в «языческом мире» не было чем-то случайным и неожиданным: они видели в истории философии действие Провидения, помогавшего человеку подойти к рубежу Откровения. «Виновником всякого добра, — писал Климент Александрийский, — является Бог, но в одних случаях Он руководит непосредственно, как, например, в Ветхом Завете, а в иных случаях — опосредствованно, как, например, в философии… Она была для эллинов таким же руководителем, каким был Закон для евреев, и приводила их, как детей, ко Христу» [13].

И не только близостью философов к идее монотеизма создавалась в античном мире готовность принять христианство. В мистериях и Дионисовой традиции раскрылась мысль о бессмертии души и воздаянии, облеченная Платоном в рациональную форму.

Тем не менее духовный путь Эллады, как мы видели, нельзя рисовать в виде прямого восхождения к Новому Завету. Античная мысль не смогла до конца освободиться от исконных представлений язычества. Мало того, что она допускала многих богов кроме Единого, — она ставила рядом с Ним всемогущую Судьбу-Необходимость. Вера в Ананке была неотделима от понятия о замкнутом круге Времени-Пространства, которое исключало возможность восхождения мира к иным, более высоким ступеням бытия. Этот пессимистический фатализм побуждал философов искать спасение от зла в созерцательной отрешенности, для которой жизнь была лишь подготовкой к смерти.

Кроме того, человек, искавший живой веры, не мог удовольствоваться отвлеченной метафизикой. «Бог философов» не был тем Богом, к которому стремился мир.

Отсюда понятно, почему на исходе классического периода греческой истории вновь усилилась тяга к мистическим культам и учениям; и если раньше Запад шел на Восток в поисках знания, то теперь Запад обратился к Востоку в надежде обрести новое религиозное откровение.

Этот интерес к Востоку совпал с эпохой Александра. Дело жизни великого завоевателя было столь же двойственным, как впоследствии Крестовые походы, которые, невзирая на свои темные стороны, содействовали расцвету западного духа. Александр принес народам неисчислимые бедствия, но в то же время этот человек, одержимый демоном властолюбия, невольно оказал миру услугу: он помог сближению Европы и Азии, которые благодаря ему перестали быть только враждебными друг другу, чуждыми мирами.

В результате их встречи начнется новая эпоха и возникнет новая культура — эллинизм.

Хотя культура эта будет нести на себе печать обезличивающей городской цивилизации, несправедливо было бы умалять ее творческую роль. От Нила до Дуная, от столпов Геракла до Индийского океана растекутся зародившиеся в Греции потоки, увлекая в свои воды тысячелетние традиции. Эллинизм сплетет их, вызывая к жизни новые облики культур. Он проникнет в Египет — и на свет явится фаюмская живопись; он едва коснется Индии — и возникнет искусство Гандхары; он расцветет на карфагенских берегах, достигнет Скифии, будет питать Рим.