Том 4. Богомолье

– Отца-матери благословение – опора, без нее ни шагу… как можно! Будешь на него молиться, папеньку вспомянешь – помолишься.

Покупаем еще колечки с молитвой, серебряные, с синей и голубой прокладочкои, по которой светятся буковки молитвы – «Преп. отче Сергие, моли Бога о нас» Покупаем костяные и кипарисовые крестики с панорамкой Лавры, и «жития».

Красивый чернобровый монах, с румяными щеками, выкладывает пухлыми белыми руками редкости на стекло: крестики из коралла, ложки точеные, из кипариса, с благословляющей ручкой, с написанной на горбушке Лаврой; поминанья кожаные и бархатные с крестиками из золотца на вскрышке, бархатные мешочки для просвирок, ларчики из березы, крестовые цепочки, салфеточные кольца с молитвою, вышитые подушечки – сердечком, молитвеннички, браслетки с крестиками, нагрудные образки в бархате… – всякие редкостные штучки. Говорит мягко-мягко, молитвенным голоском, напевно:

– На память о Лавре Сергия Преподобного… приобретите для обиходца вашего, что позрится… мальчику ложечку с вилочкой возьмите, благословение святой обители, для телесного укрепления… висячий кармашек для платочка, носик утирать, синелью вышит…

Не хочется уходить от святостей.

Отец покупает Горкину складень из кипариса – Святая Троица, Черниговская и Преподобный Сергий. Горкин всплескивает: «Цена-то… черы-ре рубли серебром!» И Антипушке покупает образок Преподобного на финифти. И Анюте с Домной Панферовной – серебряное колечко и сумочку для просвирок. А Феде – картинку, «Труды Преподобного Сергия в хлебной»:

– В бараночной у себя повесишь – слаще баранки будут.

И еще покупает, многое – всем домашним.

– Маслица благовонного возьмите, освященного, в сосудцах с образом Преподобного, от немощей… – выкладывает монах из-под прилавка зеленоватые пузыречки с маслом.

Пахнет священно кипарисом, и красками, и новенькими книжками в тонких цветных обложках; и можжевелкой пахнет – дремучим бором – от груды высыпанных точеных рюмочек, баульчиков, кубариков и грибков, от крошечных ведерок, от бирюлек…

– Ерусалимского ладанцу возьмите, покурите в горнице для ароматов…

Монах укладывает все в корзину, на которой выплетены кресты. Все потом заберем, на выходе.

Еще прохладно, пахнет из садиков цветами. От колокольни-Троицы сильный свет – видится все мне в розовом: кресты, подрагивающие блеском, церковки, главки, стены, блистающие стекла. И воздух кажется розовым, и призывающий звон, и небо. Или – это теперь мне видится… розовый свет от Лавры?.. – розовый свет далекого?.. Розовая на мне рубашка, розоватый пиджак отца… просфора на железной вывеске, розовато-пшеничная – на розовом длинном доме, на просфорной; чистые длинные столы, вытертые до блеска белыми рукавами служек, груды пышных просфор на них, золотистых и розовато-бледных… белые узелки, в белых платочках девушки… вереницы гусиных перьев, которыми пишут на исподцах за упокой и за здравие, шорох и шелест их, теплый и пряный воздух, веющий от душистых квашней в просфорной… – все и доныне вижу, слышу и чувствую. Розовые сучки на лавках и на столах, светлых, как просфоры; теплые доски пола, чистые, как холсты, с пятнами утреннего солнца, с отсветом колокольни-Троицы, с бледными крестовинами окошек; свежие лица девушек, тихих и ласковых, в ссунутых на глаза платочках, вымытые до лоска к празднику; чистые руки их, несущие бережно просвирки… добрые, робкие старушки, в лаптях, в дерюжке, бредущие ко святыням за сотни верст, чующие святое сердцем… – все и доныне вижу.

У Золотого Креста пьют воду богомольцы, звякают кружками на цепочках, мочат глаза и головы. Пьем и мы. Смотрим – везут расслабленного, самого того парня, которому отдал свои сапоги Федя. У парня руки лежат крестом, и на них, на чистой рубахе из холстины, как у покойника, – новенький образок Угодника. И сапоги Федины в ногах! Приехали, целым-целы.

Старуха узнает нас и ахает, словно мы ей родные. Парень глядит на Федю и говорит чуть слышно:

– Сапоги твои… вот надену…

Глаза у него чистые, не гноятся. В народе кричат:

– Пустите, болящего привезли!

Старухе дают кружку с оборванной цепочкой. Она крестится ею на струящийся блеск креста, отпивает и прыскает на парня. Он тоже крестится. Все кричат:

– Глядите, расслабный-то ручку поднял, перекрестился!..

Велят поливать на ноги, и все принимаются поливать Парень дергается и морщится и вдруг – начинает подниматься! Все кричат радостно:

– Гляди-ка, уж поднялся!.. ножками шевелит… здо-ро-вый!..

Приподнимают парня, подсовывают под спину сено, хватают под руки, крестятся. И парень крестится, и сидит! Плачет над ним старуха. Все кричат, что чудо живое совершилось. Парень просит девчонку:

– Дунька, водицы испить…

Попить-то и не дали! Суют кружки, торопят:

– Пей, голубчик… три кружки зараз выпей!.. сейчас подымешься!..

Иные остерегают:

– Много-то не пей, не жадничай… вода дюже студеная, как бы не застудиться?..

Другие кричат настойчиво:

– Больше пей!.. святая вода, не простужает, кровь располирует!..

Горкин советует старухе:

– К мощам, мать, приложи… и будет тебе по вере.