Том 4

Наш слепой и его жена, покинув участок Юсуфа, поют песни о воде, сидя в какой-то чайхане.

Девушка-прораб обмеряет в это время работы. Перед участком Юсуфа она останавливается в изумлении.

Холодные сапожники под легкими навесами из фанеры с надписями: «Лучший сапожник колхоза имени 1 Мая» или «Стахановец колхоза имени Микояна» — тачают обувь, и десять или двенадцать клиентов блаженно лежат на земле в очереди.

Старик находит учителя, который приступает к уроку с неграмотными.

— Учитель-ака, напиши мне письмо в колхоз.

— Что вы, отец? До вашего колхоза час ходьбы.

— Это целый кубометр земли, дорогой, кубометр — туда, кубометр — обратно… убыток ходить самому. Рубаху, штаны хочу просить у старухи, — обращается старик за сочувствием к «ученикам». Он действительно ужасно грязен.

Фатьма с любопытством вслушивается в разговор.

— Завтра нам концерт позора делают, — продолжает старик. — Артистки петь будут, чтобы мы вперед немножко продвинулись. И так стыдно, а тут еще грязь такая… Наш колхоз «Руки прочь» — чистый колхоз, — говорит он Фатьме. — А вы можете посмеяться над нами.

— Кто письмо понесет? Все заняты. Сам сходи.

— Если я уйду, все уйдут. Что ты! — самодовольно произносит старик.

В колхозе «Руки прочь» в начале ночи собрались старики и женщины.

На темном небе — над будущим каналом — вспыхивали багровые зарева взрывов. А по горизонту — тысячи огней от костров и факелов, словно там, в песках, мгновенно вырос большой сказочный город.

Иногда оттуда доносился слабый ветер музыки, две-три неясных музыкальных фразы, крик нескольких сотен людей, гул взрыва, грохот и лязг экскаваторов.

— Пойдем туда, посмотрим, что там, — говорит девушка девушке.

— Завтра рано на хлопок вставать.

— Мы на час, на два.

— Нет, нехорошо выйдет. Нас не выбрали, а мы сами придем?..

…На улице, со стороны канала, появляется шатающаяся фигура. Ее обступают, разглядывают и не узнают.

— Больная? Кто?..

— Устала я…

— Ай, устала. Там старые люди работают, а она устала… Ты кто, ты чьей бригады, какого звена?

— Я не вашего колхоза…

— Нашего — не нашего, это все равно. Говори, кто такая.

— Я артистка.

Люди недоумевают.

— Завтра большой концерт у нас будет. Прошу вас пожаловать.

Девушки и женщины в чачванах окружают ее.

— А немножко поработать нельзя там? — спрашивает ее та, что только что хотела пойти погулять на трассу.

— Если потихоньку, чтобы чужих лиц не уронить… — дипломатично отвечает Фатьма.

Рассвет. Лагерь спит. Старик, что был в новых калошах, сейчас еще грязнее вчерашнего. Он весь облеплен грязью и, видимо, намерен раздеться и постирать белье. Он только что вылез из палатки, оглядывает рабочий участок своего колхоза — и лицо его выражает крайнее удивление.

— Чудо бывает один раз, когда человек рождается! — бормочет он.

Он глядит на трассу.

Забытые у края работ лопаты и носилки — сейчас почти на середине участка, на многочисленных земляных столбиках, чтобы выступившие за ночь почвенные воды не коснулись их.

Кто-то здорово работал ночью, и трасса канала стала значительно глубже.

— Буксир называется! — горько прищелкивает языком старик. — Теперь у нас совсем лица нет, один зад остался.

Запыленная, грязная фигурка Фатьмы приближается к старику:

— Вам, уважаемый, посылка из дому.

Старик обрадован:

— Добрый сосед лучше дурного брата. Скажи учителю спасибо от старика.

Но тут что-то привлекает его внимание на трассе. Мгновение он колеблется.

Потом, с чистым бельем в руках, бросается на дно канала, затянутое жижей. Он замечает на воде женский чачван. Канал делает поворот — старик по колено влезает в грязь, видит группу женщин, сбросивших чачваны (ранний час, никто не увидит!) и работающих кетменями не хуже мужчин.

Старик разъярен.

— Нет, нет, из овцы пастух не выйдет! — кричит он женщинам. — Кто вас позвал?.. Вон!.. Лица еще открыли, ящерицы!

Застигнутые врасплох, те разбегаются. Ищут свои чачваны. Женщины в панике, не знают, что делать.

— Фатьма, куда ты дела чачваны?

А тут уже подбегают соседи. Что, в чем дело? Спешат фотографы.

— Опоздали, нет? Кого снимать?

Группа женщин, потерявших свои паранджи.

Старик беснуется перед ними, размахивая чистым бельем, которое тоже уже в грязи.

— Лица свои позору открыли, ящерицы!..

Одна из них, пожилая, выхватывает из рук старика белье. Это его жена.

— Старый осел!.. В чачване только спать с тобой хорошо. А в чачване кто работает? Вот на вас их наденем!

Та молодая, что вечером все хотела погулять на канале, поддерживает старуху:

— Мы свои чачваны вам принесли. Работаете хуже старух. В хвосте идете!

Перед этой группой уже выстраиваются фотографы. Репортеры интервьюируют Фатьму. Ома быстро отвечает:

— Да. Это их жены и дочери. Пришли на помощь. Да. Сняли чачваны. Конечно, сознательно.

— И они бросили чачваны мужчинам в лицо… так? — досказывает репортер. — Ну, ясно. Вроде оскорбления. Так.

— Нет, они не могли бросить, — возражает Фатьма.

— Ясно, ясно. Это фигурально надо понимать…

— …потому что чачванов нет, — доказывает Фатьма.

— То есть, как нет?

— Чачваны я зарыла в яму.

— Мгм… Так! Ну, значит, бросайте сейчас! Внимание! Где чачваны?..