Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая

Талейран добился многого. Он нащупал слаббе место союзников; однако он не заблуждался относительно сей трудности задачи, состоявшей в том, чтобы заставить публику поверить его, Талейрана, словам о праве и бескорыстии. Он прекрасно понимал также, что нельзя добиться торжества даже самых справедливых принципов, если за ними не стоит сила, способная их поддержать. Вот почему он писал 13 октября королю: «Те, кто знают наше отрицательное отношение к их претензиям, думают, что мы можем им противопоставить одни лишь отвлеченные рассуждения. Император Александр сказал несколько дней тому назад: «Талейран разыгрывает здесь роль министра Людовика XIV». Гумбольдт, стараясь одновременно и привлечь к себе и запугать саксонского посланника фон Шуленбурга, сказал ему: «Французский уполномоченный выступает здесь с довольно благородными заявлениями; но одно из двух: или за этими заявлениями скрывается какая-нибудь задняя мысль, или за ними нет никакой силы, способной их поддержать. Поэтому горе тем, кто поверит этим словам! Самым лучшим средством к прекращению всех этих речей и к выходу из теперешнего нерешительного положения было бы, если бы ваше величество в декларации, обращенной к своим народам, ознакомили их с принципами, преподанными нам для руководства, объявили бы, что вы твердо намерены ни в коем случае от них не отступать, и хотя бы только намекнули на то, что справедливое дело не останется без поддержки». В ожидании этого шага Талейран начал просвещать представителей мелких государств: «Безрассудство неистовствует повсюду, — говорил он Гагерну. — Все здесь делается с величайшим легкомыслием. Ни один вопрос не разработан как следует. Забывают, что это уже не Шомон[8]. Нам не нужно ничего, решительно ничего, ни одной деревушки, но мы хотим добиться справедливости. И если нам в этом будет отказано, то я не остановлюсь перед тем, чтобы в знак протеста покинуть конгресс. Лично мне Бельгия не нужна. Знаете ли вы, в чем заключаются мои интересы в Бельгии? В свободе судоходства по речным путям — вот все, чего я хочу».

IV. Саксонский и польский вопросы

Раздоры среди союзников. Принятая 8 октября декларация была 13-го сообщена всем уполномоченным. И в чаду банкетов, пиров, торжественных оперных и драматических представлений снова началась работа нот, контрнот, меморандумов, конфиденциальных заявлений и интриг. Невозможно было сделать ни шагу вперед, пока не будут решены польский и саксонский вопросы, и вокруг этого лабиринта происходила глухая борьба, причем в ход пускались подкопы, мины и контрмины. Но вся эта борьба привела лишь к тому, что пропасть между союзниками все более расширялась.

Кэстльри и Меттерних выступали в польском вопросе единодушно, но Меттерних, не решаясь действовать открыто, выдвигал на первый план Кэстльри. О другой стороны, пруссаки, уверенные в благоприятном отношении России к их притязаниям на Саксонию, так как царь 28 сентября обещал отдать им это королевство, старались теперь освободиться от выполнения другой половины сделки, т. е. от предоставления России герцогства Варшавского и главным образом Познанской провинции. Они пытались тайком разузнать намерения австрийцев и англичан; они признали опасность внедрения русских в Польше, они намекали на то, что если им будет отдана Саксония, они готовы будут примкнуть к Австрии для удерживания России в должных пределах (нота Гарденберга к Меттерниху 9 октября, сообщенная лорду Кэстльри 10-го). Но Кэстльри и Меттерниха не так-то легко было завлечь в ловушку. Подозревая существование какого-то тайного договора между Пруссией и Россией, Кэстльри 11 октября ответил Гарденбергу, что он готов уступить Саксонию Пруссии на том условии, что Пруссия не станет требовать ее в качестве компенсации за территориальные уступки русским в Польше. В то же время Кэстльри попросил аудиенции у царя.

Александр предупредил его и сам отправился к Кэстльри. Результатом происшедшего между ними разговора явилось письмо и длинный меморандум, которые Кэстльри адресовал Александру 12 октября и в которых нашли развитие основные положения его меморандума 4 октября. Он писал: «Уполномоченные Великобритании, Франции и Испании и, вероятно, также уполномоченные остальных европейских государств, крупных и мелких, одинаково смотрят на этот проект. В каком же неудобном положении очутится Европа, если ваше императорское величество не пожелает отказаться от своего проекта и решительно намеревается овладеть герцогством Варшавским наперекор общему мнению!..» «Он ставит вопрос именно так, как мы его понимаем, — пишут французские уполномоченные. — Он доказывает, что положение в Европе требует либо восстановления старой Польши, либо того, чтобы этот источник смуты и это яблоко раздора раз навсегда исчезли из сферы европейских дипломатических комбинаций».