Том 3. Воздушный десант

Еще в самую первую десантную ночь зародилась у меня зависть на такую трубу: вот где покой и безопасность! Фашистам никогда не падет на ум, что в трубе под воинской дорогой, где постоянно идут орудия, танки, грузовики с солдатами, может спрятаться кто-то. У них на такую догадку не хватит фантазии. Искать меня, если вздумают, конечно, будут не в трубе, а по оврагу.

Дождей давно не было, и труба сухая. Правда, не особо чистая, на дне скопился мусор, засохли плесень, ил. Но мне это нипочем.

Я — именинник, сегодня мне стукнуло двадцать лет.

Как помню себя, мой именинный день обязательно праздновали: бабушка пекла пирог с капустой либо еще с чем-нибудь, варила пшенную кашу на молоке, почему-то всегда такую, покупали мне какие-нибудь обновки — штаны, рубашонку, башмаки, разрешали собирать в гости моих товарищей, а когда подрос, справляли именины с вином.

Два последних, военных года прошли без именин: в сорок первом день моих именин совпал с боями за Москву, в сорок втором — с воздушно-десантными учениями, оба раза было не до празднеств. Нынче буду праздновать. Весь день и всю ночь.

Итак, решено: вались на меня хотя все небо, хоть разом, всей громадой, хоть черепками — я буду праздновать: предамся отдыху, мечтам, воспоминаниям. У меня все есть для праздника: ломоть душистого хлеба из пшеницы нового урожая и полная фляжка чистой холодной воды из колодца — это дала краля примака, — да сам попутно в садах и огородах подобрал несколько яблок-падальцев и выдернул три капустные кочерыжки. Да вот эта труба. И подарок именинный есть — фашистская пуля в вещмешке. Что еще надо? У меня — полное десантское счастье.

С чего же начинать? Угощаться рано, едва взошло солнце. Разве только звери начинают праздновать в такую рань, не считаясь со временем, а я все-таки человек.

Самое лучшее — завалиться спать. Отосплюсь-ка за весь недосып в десанте, за всю войну.

Слыхал, что в день имении полагается оглядеть свое прошлое. Не по обычаю, а по охоте отдаюсь этому занятию. Детство. Абрамцевский парк. Мы с Танюшкой, голова к голове, лежим на высоком, нагретом солнцем берегу Вори и глядим, как идет жизнь в зарослях травы. Какое там большое, разное, яркое население: жуки, бабочки, пчелы, шмели, осы, стрекозы, мухи, мошки, муравьи, гусеницы, черви. Мы называем их «нашей скотинкой». И все суетятся, все заняты делом: кто перелетает с цветка на цветок, кто грызет травинки и листья, кто усиленно ползет — спешит куда-то. Все разодеты ярче, пестрей, красивей, чем разодеваются деревенские девки-невесты на праздниках. И все разные. А может быть, и насекомые справляют свои праздники — свадьбы, именины… Глядим не наглядимся.

Потом начинаем ловить букашек и слушать, как они гудят. Есть немые, а многие с голосом — и опять у каждой животинки свой, и они, конечно, разговаривают друг с другом, иначе зачем же дан им голос? Пробуем и мы поговорить с ними, и нам кажется, что они понимают нас, отвечают нам: их голоса становятся то громче, то тише, то добрей, то сердитей.

Начинаем гладить мушек и букашек. У каждой особенная шкурка — есть мягкие, жесткие, скользкие, липкие, теплые, прохладные, всякие-всякие.

Нюхаем, пробуем губами, языком и букашек, и траву, и цветы, и листья, и корни. У каждой травинки и всякой живинки все свое: и наряд, и вкус, и запах.

У нас с Танюшкой много такой скотинки наловлено и посажено в спичечные коробки, в стеклянные и консервные банки. Я зову это хозяйство «скотным двором», Танюшка — «зоопарком». Я не бывал еще в Москве, а Танюшка гостила рядом с зоопарком и бегала в него каждый день.

Деревня. Сколько здесь радостей! Прямо из постели бегу во двор, на траву. Как ласково щекочет она босые ноги! Брожу по лужам, бурлю ногами теплую дождевую воду. Как бесенок, прыгаю под дождем, стараясь не замочиться. Бабушка как-то пошутила: «Хочешь не замочиться — становись промеж дождинок, промеж к'aпинок». Смалу, сглупу я поверил ей, да, кроме того, интересно показать свою ловкость — вот и скачу, извиваясь угрем, хмелем.

Явь начинает мешаться со сном. Надо мной по дороге иногда пробегают машины, их мягко шуршащий резиновый бег по гудрону звучит как «хорошо, хорошшо». Это для меня вроде колыбельных песен бабушки, память о которых, не очень ясная, но до трепета сладостная, сохранилась в каких-то закоулках моего существа. Разметался, распустился, отдохновенно размяк. Уснул.

Во сне теплая солнечная осень сменилась морозной снежной зимой. Я, почему-то весь голенький, оказался на льду речки Вори. Лед наворочен глыбами, и я среди них как в гробу. Холодит, леденит со всех сторон.

И вдруг среди ледяного холода — раскатистый, долгий гром. Просыпаюсь, вскакиваю, ударяюсь головой о что-то каменно твердое. Заспался и позабыл, что лежу в сточной бетонной трубе. Гром, грохот над самой моей головой создает колонна танков, идущих по гудронированной дороге.