Том 3. Воздушный десант

Он напомнил мне детские годы. Когда в колхозе молотили хлеба, ребятишек посылали на ометы уминать солому, чтобы она потом в осенние дожди не промокала. Мы забирались стайками и чего только не вытворяли: плясали, боролись, кувыркались, скатывались с ометов, как с горки, делали глубокие ходы и прятались в них. Стемнеет, взрослые кончат работу, уйдут домой, а мелюзга все тешится. Бывало, так упетаешься, что и заснешь там, на соломе.

Меня тянет к омету. Ох и храпанул бы я, на все поле! Может быть, поэтому мне кажется самым благоприятным маршрут на омет. А Сорокин не одобряет его: перебегать шумную дорогу, переползать открытое поле — и неизвестно что встретишь у омета. В десанте может случиться любая чертовщина. Если в сказках ведьмы вылетают из печных труб, то десантники, бывало, приземлялись на печные трубы. У омета запросто может быть немецкая засада, ловушка.

— Сперва омет надо разведать, — шепчет Сорокин и выразительно оглядывает нашу тройку, пожимает плечами.

Все понятно и без слов: с нашего самолета прыгнуло двадцать человек, а нашлось только трое. Где же прочие? Раньше нашего ушли на сборный пункт? Вряд ли. Приземлились они, как и мы, где-то здесь. Место никому не знакомо. Сигнальные ракеты штаба отсюда не видны. Ребята все первачи. Скорей всего, прячутся где-нибудь, ждут, когда их разыщут. Омет надо обязательно разведать.

— Можно налегке? — спрашиваю я.

— Да.

Оставляю при себе только автомат, пистолет, финку, фонарик, заползаю в придорожную канаву и жду, когда поредеют на дороге машины. Сорокин залег несколько позади, в бурьяне, он будет страховать меня. Машины идут реже, чем днем, но желтоватый свет фар на дороге не потухает. Боюсь, что в ожидании можно пролежать всю ночь, и перебегаю при свете фар. Тотчас же невдалеке с бегущей машины начинает работать пулемет, а Сорокин посылает в него автоматную очередь. Я ползу, бешено работая локтями и коленками. Мне важно поскорей пересечь световой коридор, который прорубают в темноте фары, а дальше, в сумраке не очень лунной ночи, могу сбавить прыти. Машина прибавляет газу и уносится с диким грохотом. Перестрелка затихает.

Подобравшись к омету, прислушиваюсь. Ни звука, ни шороха. Обхожу кругом. Никого. Лезу на омет. Там спит человек, немножко притрушенный соломой. Из-под нее выбились темная непокрытая голова и широко раскинутые руки.

Немец? Десантник? Мирный житель? Вынимаю пистолет. Нет, это не подходит: если придется применить — будет шум. Прячу пистолет, достаю финку и фонарик, осторожно подбираюсь к спящему, даю свет прямо в лицо.

Дрыхнет мой дружок Федька Шаронов. Снял автомат, шинельную скатку, вещмешок и развалился, непутевый, как в деревне, на покосе.

Свет фонаря не берет его, и начинаю будить другими способами. Дергаю за руку — спит. Щекочу за ушами — спит. Ерошу неукладимый шпын — помычал и продолжает спать. Жалко будить и пугать, но что поделаешь, служба требует. Зажал ему ладонью рот и нос, и Федька наконец очнулся. Сел, покрутил головой, будто вытряхивая из нее что-то, и мотнулся ко мне.

— Витька, ты?

— Я.

— Жив?

— Жив.

— Как это?

— Так.

— Неужели ты?

— Да вот я.

— Не верю. Ну-ка, протру зенки, — и трет пальцами глаза.

Мы так рады, что не замечаем, какую бессмыслицу плетем. Она ползет сама собой.

— Как это ты… откуда? — продолжает Федька.

— Проверяю, кто чем занят.

— Н-но-о?! Уже проверяешь? — В голосе Федьки недоверие и усмешка. — А я думал, от меня бегаешь. Четвертые сутки гоняюсь за тобой.

Теперь уже я говорю:

— Н-но-о?!..

Прячу фонарик и финку. Потом мы с Федькой крепко стискиваем друг друга и долго молча сидим так. Никакое слово не может выразить нашей радости. Сидеть бы вечно не отрываясь.

— Смело, храбро спишь, — шепчу я, отстраняясь от Федьки.

— Чем смелей, чем дерзей, тем надежней.

— Так можно проспать все на свете. И голову.

— Не проспал ведь.

— В другой раз можешь и проспать.

— А если я трое суток не прикладывался, — отшептывается он. — Стал засыпать на ходу.

— Сколько отхватал здесь?

— Лег утром, на рассвете. — Федька глядит на часы. — Пятнадцать часов.

— Толково.

— А тут короче нельзя, не выйдет. Постель-то какая, — хлопает руками по соломе. — Вишь, как пружинит. И какой простор, можно уложить роту. А я один наслаждался. Попробуй усни, и ты отхватаешь не меньше моего.

— Некогда, нас ждут Сорокины.

— Вдвоем?

— Да, вместе.

Спрашиваю Федьку, как приземлился он, где шатался трое суток. Мы ложимся рядом, головами в ту сторону, откуда будет сигналить Сорокин. До сигнала нет смысла бросать омет, здесь мягко, уютно, безопасно и пахнет, будто из русской печки, свежим, теплым хлебом.