Том 3. Воздушный десант

Освещаться было нечем. Керосин все деревенские возили тайком из Москвы (в поездах провоз запрещен), делали для этого особые хитрые бидоны, похожие на чемодан, и потом еще ставили их в настоящие чемоданы. Бабушка боялась перевозить керосин в поезде, и мы старались больше сумерничать. В постели забирались спозарань, с первой вечерней темнотой, а выбирались из них уже п светлу. В крайних случаях зажигали лучину. И спичек не было. Чтобы зажечь лучину, растопить печку, искали в загнетке красный уголек от прежней топки либо приносили его в пустой консервной банке от соседей. В деревне обязательно держался у кого-нибудь красный уголек.

Бабушка утешала меня сказками. Запрошусь на улицу играть, а там зима, морозище, и бабушка сует мне сказку, вроде соски. Надоест сидеть в темноте, заскулю: «Съезди в Москву, привези керосину», — бабушка снова улещает сказками.

Чаще всего рассказывала про Иванушку-дурачка. И однажды закончила так: «Обвенчался Иванушка с царской дочерью и устроил пир на весь мир. А потом, когда все гости разъехались, Иванушка с царевной поели картошечки и легли спать». И бабушка вытянула из печки чугунок с горячей картошкой.

Мне такой конец очень понравился, и с той поры все сказки пошли с ним. Как только бабушка произносила последние слова: «обвенчались» либо «стали жить-поживать, добра наживать», я добавлял: «А потом поели картошечки и легли спать».

И хоть не всякий день появлялся у нас чугунок с картошкой и заменяла его картошка из сказки, но жизнь от этого казалась сытней и спалось крепче.

5

Над моим оврагом появился немецкий самолет-разведчик. Мне надо поскорей убираться отсюда, спать нельзя.

Разгорелось солнце, и сиреневый лес обратился в золотой. Набежало на солнце облако — лес окутался зыбкой, текучей дымкой. Красуется, меняет наряды, как девушка на выданье. Нет ему никакого дела до нашей войны.

Поднимаюсь на другой скат оврага. И здесь неширокой опушкой стоит сильно обдутый, поределый кустарник. Дальше — поля: то белесые, сжатые, с копнами пшеницы, то зелено-желтые — неубранный табак или кукуруза.

За полями стоит, поколыхиваясь, высокий частокол сизых дымков — топят печи в каком-то населенном пункте за увалом. День будний, а поля и дороги почему-то пустые, праздничные.

Над кустарником вблизи меня поднимается несколько больших дубов. Снимаю вещмешок, тяжелое обмундирование и взбираюсь на дуб, который поветвистей и полиствяней. Мне надо увидеть лес, где назначен нам сбор.

Кругом поля, селения, дороги. А леса нет. Только узенькой золотой грядой со многими развилками и отростками, как оленьи рога, тянется он по оврагу. Такой не могли выбрать для сбора. Нам описывали большой дремучий лес. Где же он?

Либо золото увядшей, пожухлой листвы выдало мою новую, ярко-зеленую гимнастерку, либо колыханье в кроне дуба при полном затишье вокруг насторожило противника — по мне открылась пальба. Медным градом сыпанули с дуба желуди, полетели, кувыркаясь, ветки, листья. На мое счастье, пальба велась с одной стороны, и дуб, пока я скользил вниз, был моим щитом.

Я подхватил в охапку снятое обмундирование и снаряжение, опять нырнул в овраг, залег в знакомую ямку. Собираюсь с духом. А голова вертится во все стороны. Не надо быть опытным воякой, и мне, сырому первачу, — так называют у нас тех, кто впервые попал в десант, — ясно, как стеклышко, что овраг окружен, скоро будут прочесывать его, что везде проводятся облавы на десантников. Чтобы мирное население не путалось и не вздумало помогать десантникам, гитлеровцы запретили ему выходить из домов. Вот почему в будний день пусты поля и дороги.

Разлеживаться мне опасно. Надеваю все обмундирование, одергиваю смятое и взлохмаченное: в хорошей форме и чувствуешь себя лучше. Выбираюсь из ямы, нахожу другое место, тоже скрытое, но удобное для обзора, и, замерев, прислушиваюсь: куда безопасней податься?

До этого я считал мой овраг мертвым. А сколько в нем жизни, шорохов, шумов! Даже без ветра, сами собой, раздеваются деревья. Постоянно бегают мыши, шурша палым листом. Стайки дроздов перелетают с рябины на рябину и жадно клюют ягоды. Размеренно, как часы, жалобится надломленная береза: скрык, скрык…

Вот еще новый шум — треск сучьев, топот ног и немецкий говор. По шевеленью в кустах видно, что немцы идут цепочкой в мою сторону. Что мне делать?..

Поворачиваюсь к немцам спиной, и вот так, разделенные одной сотней метров, идем в глубину оврага. Мое положение — неразрешимый ребус. Идти так слишком опасно, мой вещмешок постоянно задевает и колеблет ветки, стряхивает жухлый лист. Немцы в конце концов услышат или увидят меня. Опасно и прибавить шаг: и впереди, наверно, то же, что позади, — противник прочесывает овраг с другого конца. Вверху, над оврагом, пролетают немецкие самолеты.

Мой овраг впадает в другой. У меня два пути. Сворачиваю под уклон.

Иду еще долго-долго, уже спотыкаюсь на ровном месте. А ровного здесь мало, везде промоины, коренья, камни, и пробираюсь все чаще на четвереньках.