Том 3. Воздушный десант

— Не бойся, Васильевна. — Арсен взял палку за концы и перехряпнул через колено. — По-моему, не надо нам никаких благодетелей, никаких устроителей. В своем-то доме подметем без помощников. Да неужели мы без немца ни на что не способны? А вот докажем, что способны! — Арсен далеко отбросил сломанную палку. — Пошла вон! Рано мне с тобой варзакаться. Знай, Васильевна: Арсен не променяет, не подведет свой народ. Надо будет — голову положу за него.

— И ты, Арсен Потапыч, знай: я тоже никуда не двинусь.

— Сама: «Не двинусь», а меня настраиваешь на убёг. С чего такая отличка? — Арсен насторожился, не подвох ли какой.

— К дочери налаживаю тебя. У ней под боком легче будет тебе. А моя орава со мной. Полсела — мои дети, братья, сестры, внуки, племянники и всякие другие родичи. Со всей оравой не поднимешься. А бежать одной, без них, — я ж не сучка. И сучка держит щенят при себе, пока сами не разбегутся. И больных, раненых у меня полон дом. Все тяжелые, лежачие. Везти их далеко нельзя, придется здесь поднимать на ноги. Так что знай: привалит к тебе нужда — стучись ко мне безо всяких! — Федора Васильевна поднялась уходить.

Встал и Арсен, спросил:

— А сейчас можно полечиться от простуды?

— Когда угодно, в ночь, в полночь…

И оба пошли к Федоре домой. Арсен Потапыч, сердито, твердо топая валенками, сильно будоражил дорожную пыль, тыщу раз перемолотую при отступлении беженцами, Красной Армией, машинами, скотом.

Так уж установилось в жизни — всякие путники, странники чаще всего стучатся со своими нуждами в крайние избы. Федора жила с краю, к тому же с детства была приучена родителями никому не отказывать в хлебе, воде, ночлеге, и ворота у нее не закрывались всю эвакуацию. Входили все, кто хотел. Хлеб и ночлег получали от хозяйки, а воду брали сами из колодца, у которого на этот случай не снималась бадья и висел ковшик.

Больница скоро переполнилась, потом совсем закрылась, и больные, раненые пошли искать помощи по домам. При открытых воротах они входили не спрашиваясь, некоторые, обессиленные и обескровленные, сразу ложились, как дома.

У Федоры Васильевны получился санбат: в хате, в сенях, на дворе лежат вповалку больные и раненые.

Арсен заглянул во двор и попятился: некуда ступить.

— Дальше я боюсь, не придавить бы кого. Васильевна, вынеси лекарствие сама.

Она вынесла порошков, сказала, как принимать их, и велела говорить спасибо, вспоминать добром старшего больничного доктора: он, уезжая, оставил Федоре кое-какие лекарства.

— И надолго тебе эта обуза? — спросил Арсен про больных.

— Пока лечу. Поправятся — уйдут.

— А?.. — заикнулся Арсен и не договорил.

— Умрет кто — похороним.

— Не про то я. А если гитлеры?.. — Здесь, при виде множества раненых, Арсен в первый раз допустил тревожную мысль, что гитлеры и в самом деле могут захватить село.

— Придется прятать.

— Нужен буду — кличь! Помогу, — пообещался Арсен. — Я знаю все леса, все овраги.

И расстались.

Отступали последние наши воинские части, собирали все, на чем можно переплыть Днепр. На глаза им попал Арсен со своей лодочкой.

— Эй, папаша, перемахни-ка нас! — крикнул командир.

Арсен подогнал лодочку. Она поднимала всего троих, а воинов было около десятка. Они сильно торопились и не захотели ждать, когда их переправят всех, а посадили в лодочку двоих раненых да командира, остальные же перемахнули реку самоплавом. Когда переправились, командир протянул Арсену руку.

— Ну, папаша, спасибо тебе от всего сердца! Прощай! И не горюй! Мы скоро вернемся.

Арсен же спрятал свои руки за спину и сказал:

— Уходи так! Лучше бы я вас и не видел.

— Папаша, что с тобой? И руки подать не хочешь? Почему? — удивился командир.

— Вы бросили нас, ну и сгиньте! — Арсен гребанул веслом и поплыл на свой берег, спиной к командиру. А командир долго стоял, глядел на Арсена, но почему-то ничего не сказал, как бы задохнулся или онемел. Может быть, удивился так, до немоты, может, обиделся, может… Да кто его знает.

Когда Федора Васильевна (со слов самого Арсена) рассказывала про это, мне вспомнился командир нашего батальона капитан Сорокин. Однажды в дни наших плутаний вчетвером — Сорокин, Полина, Федька и я — капитан сказал:

— Мне надо обязательно отыскать одного старика.

— Отыщем. — Для Сорокина мы с Федькой рады стараться. — Где? Какого?

— В том и беда, что не знаю где, какого. — И рассказал ну точь-в-точь эту историю. При отступлении какой-то старик перевез его на лодке, а потом не принял ни спасиба, ни руки. И сказал то же, что Арсен: «Уходи так… Вы бросили нас, ну и сгиньте!»

— И мне показалось, что от меня отреклась, выгнала и прокляла меня Родина, — признавался Сорокин. — Все время, больше двух лет, ходил я с этой раной. Самым главным местом для меня стал вот этот берег Днепра. Мое сердце особенно рвалось именно сюда, отбить у врагов этот берег, найти того старика и сказать: «Вот я вернулся, отец, как обещал. Спасибо, что ты осудил меня, сделал мне стыдно, больно. Стыд и боль сделали меня злым, сильным, провели сквозь смерть к победе».

— Кто он, какой? — добивались мы с Федькой.

— Бородатый, волосатый…

— И все?