Том 3. Супрематизм. Мир как беспредметность

Живопись пришла к живописному пределу, по-за которым наступает беспредметность. Усилия предметные остались тщетны. Нельзя <ли> предположить, что и с последними <теми, кто уверовал в дух, и теми, кто уверовал в предмет,> случится та же история, перед ними будет тот же холст, в котором нельзя реализовать предметного мира? Попытки преодолеть предмет во всех трех путях останутся тщетными, нельзя всего домыслить до конца, нельзя найти предмета, победить же предмет можно, — когда будет побеждено недомыслие, но, может быть, и не в этом преодолении лежит задача, возможно, что всякое изобретение вовсе не предметное разрешение практического реализма, что оно не что иное, как только страница начерченного познания.

[Мое] представление о подлинности мира <состоит в том,> что оно простое желание познать и никаких целей больше не преследует (и как познается, так наложится); что предмет вовсе не для того, чтобы быть использованным для практического дела, как только чистое познание что в жизни нет совсем ничего утилитарного, полезного или неполезного (и что в этом лежит, может быть, коренная ошибка в применении той страницы, в которой высказано чистое познание, в утилитарную обертку продукта). Так, например, телефон как познание природы послужил для обслуживания общежития, как будто <он> специальное утилитарное изобретение, — тогда когда он не был изобретением; [не будет ли тождества в примере того,] что книга великолепное собрание листиков для завертывания продуктов?

Ничто не создается для утилитарного. Всё, созданное человеком, — чистое познание природы, по-разному рассказанное, по-разному сложенное. Рассказы с трудом понимаются общежитием, как и книги, ибо ни книга, ни рассказ не могут рассказать действительность. Рассказ о<б> явлении не само явление, как <только> ложь о нем. Не всё общежитие может управлять аэропланом, так же не все умеют читать книги, но и управлять аэропланом — только уметь читать, только грамотность, [это] не значит еще понимать. Каждый авиатор не больше, <чем> грамотный чтец, несмотря <на то>, что и знает систему. Это только техническое знание, но не знание как постижение мира.

Все же, однако, изобретения называются технической утилитарностью. Познать последние — ничего не познать. Изобретение — простое явление беспредметного познания, но, приспособляя его к нужности, <человек> теряет <его> чистый смысл; <отсюда таковое> явление никуда больше <и> ни на что <больше не> годное, как только <быть> утилитарн<ым> целесообразн<ым>. Человек хочет всякое сложение окончательно приспособить к себе, таково материальное <о>сознание его физического опыта.

Только Искусство, освобождаясь от утилитарного предметного использования, пришло к беспредметному. Опыт его указывает, что суть всего явления вне цели утилитарной; <произведение живописца> стало таким произведением, кое нельзя приспособить к утилитарному, а также эстетическому смыслу, <оно> вышло из закона в за-закон, в за~мыслие, за-умие, по-за цельность и Искусства, и культуры предметного сознания.

Через умозрительное познание природы познается ее безумие в умном, в чем она превращается в «материал», принимает условную известность, становится материалом, духом воплощающихся идей материально-духовных явлений и все<х> отсюда уже возникающи<х> последстви<й> «умственного воплощения всех практических достижений». Ум {полагает}, что воплотившееся в материал осуществляет свою цель как нечто подлинное действительное.

Изобрета<те>ль познает, очевидно, природу как «материал», после <по-другому> он не может ее познать, ибо ум его ищет материала для воплощения материальной практической мысли. И, конечно, с точки «идеи» или практической «вещи» природа не может быть познаваема не «материальной», <поскольку познается> только через практическую вещь — <а> она и плотна, весома, и «материальна». Это познание изобретателя.

Есть еще другое познание природы, иная действительность ее, чем у инженера, — именно реальное познание действительности природы живописцем. Правда, что и для живописца она представляет собой ряд разнообразных плотностей, что и у него материальное весовое восприятие остается тем же. Но как только он эту реальность построит в своем холсте, то плотности остаются [все] одинаковы по плотности или весу, напр<имер>, туман или дом, небо, тучи; все различия остаются одинаково непроницаемы или только в представлении остаются подлинными физическими для него и для всех, становятся объективными, хотя восприятие субъективное. Доказанная в живописном опыте реальность природы <не существует> как не существуют физические различия в действительности.

Может быть, такое доказательство возможно найти и в науке, где плотности могут быть доведены до своего равенства, — вода, стекло, железо, медь, например, в цвете или газе; все зависит от обстоятельств и их направления.