Том 3. Растратчики. Время, вперед!

Тяжелые тачки, в которых подвозили к бетономешалке песок, щебенку и цемент, все время съезжали с узких досок, проложенных по строительному мусору к ковшу машины.

Поднимать их и ставить опять на доску стоило больших хлопот и усилий.

Тачку вез один человек, а подымать ее надо было вдвоем. Постоянно кому-нибудь приходилось бросать свою и бежать выручать чужую.

Цемент находился в бочках. Из бочек надо было его согнать в тачки лопатами.

Щебенку выгрузили слишком далеко. Тачки сталкивались, сцеплялись колесами, задевали друг друга бортами. Ребята уставали.

Иногда, в ожидании ковша, возле машины собиралось пять-шесть тачек, а иногда не было ни одной, и, ожидая загрузки, барабан крутился вхолостую.

Во сколько же времени Ермаков делает один замес? У Ищенко не было часов.

Он подождал, пока барабан вывалил порцию бетона. Тогда он стал шепотом, стараясь не торопиться, считать секунды:

— Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь…

Чтобы не сбиться со счета, он загибал после каждого десятка палец. Когда он загнул все десять пальцев, а потом еще два, барабан опять перевернулся. Сто двадцать секунд. Две минуты.

Это время показалось бригадиру со стороны очень долгим. Однако оно обозначало, что ермаковцы делают в час тридцать замесов. Стало быть, в смену — двести сорок.

До сих пор на строительстве еще никто никогда не сделал двухсот сорока. А бригада Ищенко не подымалась выше ста восьмидесяти.

«Ну, — подумал Ищенко, — когда при такой мотне двести сорок, то пусть мне не видать на свете добра, если мои хлопцы не всадят сегодня самое меньшее — четыреста».

— А! Ты уже тут? Считаешь? Здорово, хозяин!

Перед Ищенко стоял Корнеев. Ищенко вопросительно и настойчиво посмотрел на прораба.

— Как там наше дело?

Корнеев слегка сощурил глаза и подергал щекой.

— Дело как? _

Он стал боком, невнимательно приложил ладонь к козырьку и, как моряк, посмотрел вдаль.

Даль была просторна, черна и волниста. Косо подымали сорокапятиметровую трубку скруббера. Стрекотали лебедки.

— Дела идут, контора пишет.

Ищенко понял, что все в порядке, и расспрашивать больше нечего.

У него отлегло от сердца.

— А хлопцы твои как? — заметил вскользь Корнеев.

— За моих хлопцев не беспокойтесь, — сказал Ищенко зловеще. — За каких-нибудь других хлопцев можешь беспокоиться, а за моих не беспокойтесь.

Они молча пошли к пятой батарее. Сюда скоро должны были перенести бетономешалку.

Здесь уже орудовал Маргулиес.

Он орудовал легко, незаметно, как бы между прочим. Он старался не привлекать к себе постороннего внимания.

Делая вид, что прогуливается, он обмеривал шагами площадку. В то же время он отдавал незначительные распоряжения плотникам, сколачивающим помост, и водопроводчикам, свинчивающим трубы. Он то появлялся снаружи, то, поднимаясь по трапу, скрывался в громадном сумраке тепляка.

— К тебе, что, жинка приехала? — спросил он, проходя мимо Ищенко.

Ищенко вытер ладони о штаны. Они обменялись рукопожатием.

— Приехала. Скаженная баба.

Суровая нежность тронула припухшие губы бригадира.

— Говорят, ожидаешь прибавления семейства?

Ищенко охватил себя сзади под колени и присел на бревно.

— Да, прибавление семейства. — Он задумался. Молчал, отдыхая. Карие глаза его смотрели, как сквозь туман.

— У Ермакова как? — спросил Маргулиес Корнеева.

— Ермаков кончает. Кубов двадцать осталось.

— Хорошо.

— Давид, — сказал Корнеев. — Мне надо домой. Как ты думаешь? Хоть на двадцать минут.

— Сейчас сколько?

Корнеев потянул за ремешок часов.

— Без десяти двенадцать.

— Елки зеленые! — воскликнул Маргулиес. — У меня в двенадцать прямой провод.

— Опять прямой провод?

— Да, понимаешь, все никак не могу добиться одной штуки. А без этой штуки, понимаешь… Одним словом, я через полчаса буду обратно. Пожалуйста, Корнеев. Я понимаю, нельзя бросить участок. Если за ними не смотреть, они наделают нам хороших делов.

Маргулиес взялся за столбик и перескочил через колючую проволоку.

XXVII

Прораб сел рядом с бригадиром на бревно и посмотрел на туфли. Они были безобразно пятнисты. Нечего и думать привести их в приличный вид.

Опять красить. Только.

Однако как же будет с Клавой? Неужели уедет? Хоть на четверть часа домой, хоть на десять минут. И как оно все нескладно и некстати.

— Такие-то наши дела, Ищенко, — сказал он, обнимая бригадира за плечи.

Но в ту же минуту он вскочил с места и бросился к плотникам.

— Эй! Постой! Не забивай! — закричал он не своим голосом. — Куда приколачиваешь? Отдирай обратно! Разве это полтора метра?

Ищенко сидел один, неподвижно глядя в одну точку. Эта точка была забинтованной головой Ермакова, далеко белевшей над помостом, где плавно вращался, гремел и опрокидывался барабан бетономешалки.

Там мелькали колеса и рубахи. Оттуда долетали крики, шершавый шорох вываливаемого и сползающего по деревянному желобу бетона.

Ермаковцы лили последние кубы. Сейчас будут переставлять машину сюда, на пятую батарею. В шестнадцать часов заступает бригада Ищенко — бить Харьков.

Тогда — держись!

Но не об этом думал бригадир Ищенко.

В первый раз думал он о самом себе и о жизни своей, о Фене и о будущем их ребенке.