Том 3. Повести и рассказы

В «гостиной» мебели не оказалось: зато было много ковров и вышитых гарусом подушек, а по стенам висели ружья, рога и плетки.

– Вот мое логовище, – сказал весело Абаев, – располагайся, малец.

Глаза у Абаева блестели, как у пьяного; усы темные с легкой проседью стояли ежом; в движениях торопливых и острых было что-то обезьянье.

– Нам бы умыться маленько, – попросил дядя.

– Это можно, – сказал Абаев, – только уж придется вам махинацию эту на кухне сотворить.

Мы пришли на кухню, Абаев распахнул дверь и зычно крикнул:

– Феклуша, подай гостям умыться.

Застучали босые ноги по полу, и вошла Феклуша. Я взглянул на нее, и сердце у меня упало, как будто я забрался на колокольню и с высоты великой посмотрел на Божий мир.

Бывают такие лица, которые когда-то снились тебе, от которых нельзя оторвать взгляда: кажется, век бы стоял так в блаженном суеверии, с надеждой, что вот именно это лицо суждено тебе полюбить.

Ничего примечательного не было в лице Феклуши, но я сразу постиг, что не забуду его никогда. И сейчас оно передо мною: вижу эти с надломом брови темно-золотистые, эти глаза с блеском синим, эти губы алые, похожие на какой-то странный влекущий цветок, солнцем возлелеянный.

Была Феклуша белокура; и от каждого жеста ее веяло непонятной прелестью; и, когда она лила мне на руки воду из кувшина, я думал о том, что хорошо б так всегда стоять с мокрыми руками, и пусть рядом Феклуша чуть касается своим локтем моей руки.

II

Мы сидели на коврах, поджав ноги по-турецки: на опрокинутый низкий ящик постлала Феклуша скатерть и поставила на нее графинчик с перцовкой, кахетинское и бараний бок с кашей.

Тут же стояли шахматы.

Третью партию играли, когда графинчик с перцовкой был уже пуст и уж не первая бутылка кахетинского стояла на скатерти. Игра шла неладно: давно уж абаевская королева стояла под шахом, но оба игрока, увлеченные фантастическими планами, этого не замечали. Заметив, сконфузились и бросили игру.

– Феклуша! А, Феклуша. Возьми-ка гитару, да спой нам, – сказал Абаев и, когда она пошла за гитарой, прибавил: – Для того и держу девку: чудесная певунья.

Феклуша пришла с гитарой и стала поодаль, у стенки, улыбаясь мечтательно.

Она положила на струны свою маленькую, но – увы, – не холенную руку и запела сначала вполголоса, не глядя на нас:

Сердце темное, молчи, молчи.
А ты, милый друг, прости-прощай.

Голос у Феклуши был приятный, и казалось, что поет она для себя, нас не замечая, в себя влюбленная. От волнения у меня дрожали ноги – и я чувствовал, что на глазах моих слезы.

Потом Феклуша стояла молча, перебирая струны. И как она улыбалась тогда! Я не забуду этой нежной, мечтательной и тонкой улыбки. Как будто она улыбалась кому-то, кого мы не видели. Глаза ее чуть-чуть косили; на прозрачном лице выступила легкая алость; линии хрупкой шеи были так гибки…

Мой дядя выронил стакан, и стекло со звоном разбилось. Испуганная Феклуша засмеялась и потом вдруг села на ковер и, закрыв лицо руками, заплакала.

– Ну, будет, будет. Этого я не люблю, – сказал Абаев строго.

Тогда Феклуша убежала, оставив на ковре гитару.

– Эхма! – сказал дядя, вздохнув без причины. – Выпьем, брат.

Я вышел в сад и побрел по дорожке, побелевшей от луны. Я слышал, как билось мое сердце. Волшебен был мир вокруг меня. Сладким дурманом тянуло от яблонь. И казалось, что вот сейчас тут, за купою деревьев, откроется что-то новое, чудесное, небывалое.

Я сел на низенькую ветхую скамейку и закрыл глаза. Голова моя кружилась, и хотелось мне петь, петь… Чудилось, что подымаюсь я от земли и лечу в голубизне странной Бог знает куда.

– Она придет сюда, – верил я слепо и ждал, как любовник, свидания.

И в самом деле, когда открыл я глаза, передо мной стояла Феклуша, голубая в лунном неверном свете.

Я встал и прошептал, прижимая руки к груди.

– Феклуша! Как ты поешь! Как ты прекрасно поешь!

Она стояла молча, улыбаясь. И вдруг закрылась платочком и побежала по дорожке в глубину сада. Я бросился за нею, задыхаясь. Я догнал ее, когда уже стояла она на шатких ступенях беседки. Она протянула руки, как будто желая оттолкнуть меня.

В смущении я смотрел на нее, как на лунную волшебницу. Теперь прозрачно, бледно и таинственно было ее лицо. Неожиданно для себя я опустился на ступени беседки около ног Феклуши. Тогда она нагнулась ко мне и прижалась к моим губам своими губами, чуть влажными и нежными.

Я закрыл глаза блаженно, а когда открыл их, уже не было со мною Феклуши, и лишь светился вокруг белый сад.

III

Дядюшку положили спать в мезонине, а меня внизу, рядом со спальной Абаева. Я лежал в постели, но не спалось мне. Сквозь неплотные зеленые шторы струился в комнату волшебный свет. И странные мысли возникали в моей одурманенной голове.