Том 3. Последний из могикан, или Повесть о 1757 годе

В отличие от более цивилизованных белых, туземцы не имеют обыкновения выставлять вооруженных часовых для охраны своих становищ. Отлично осведомленный о надвигающейся опасности, даже когда она еще далека, индеец полагается на знание лесных примет и длину труднопроходимых троп, отделяющих его от тех, кого он имеет основания остерегаться. Поэтому враг, которому по счастливому стечению обстоятельств удается обмануть бдительность краснокожих разведчиков, редко встречает в самом селении стражей, способных поднять тревогу. Но дело было не только в этом общепринятом обычае. Племена, состоявшие в союзе с французами, слишком хорошо знали, какой тяжелый удар только что нанесен англичанам, и, следовательно, не опасались нападения враждебных племен, дружественных британской короне.

Вот почему появление Дункана и Давида среди ватаги ребятишек, поглощенных вышеупомянутыми шалостями, оказалось полной неожиданностью для юных дикарей. Однако как только пришельцев заметили, вся компания, словно сговорившись, разразилась громким предостерегающим воплем, после чего, как по волшебству, скрылась из виду. Смуглые нагие тела припавших к земле мальчишек до того хорошо сливались в сумерках с бурой поблекшей травой, что Дункану в первую минуту показалось, будто шалуны провалились сквозь землю. Однако, несколько оправившись от изумления, он с любопытством стал присматриваться и обнаружил, что на него со всех сторон устремлены быстрые черные глаза.

Эти пытливые недружелюбные взгляды, как бы предвещавшие более серьезные испытания, через которые ему предстояло пройти при встрече с туземцами не столь юного возраста, не сулили молодому человеку ничего хорошего, и он на секунду почувствовал сильное желание отступить. Однако он тут же понял, что теперь поздно не только отступать, но даже колебаться. На крик детей из ближайшей хижины высыпала дюжина воинов и мрачно сгрудилась, настороженно и угрюмо ожидая приближения тех, кто так неожиданно пожаловал к ним.

Давид, уже привыкший отчасти к подобным зрелищам, направился прямо к хижине с решительностью, поколебать которую смогло бы разве что очень серьезное препятствие. Хижина представляла собой центральную постройку селения, хотя, как и остальные, была так же грубо сложена из бревен и веток: в ней, в течение временного своего пребывания на границе английских владений, племя собиралось на совет и общие сходки. Пробираясь между смуглыми фигурами индейцев, столпившихся у порога, Дункану нелегко было принять равнодушный вид, столь необходимый ему сейчас. Но, сознавая, что жизнь его зависит от самообладания, он положился на благоразумие спутника и, следуя за ним по пятам, попытался на ходу собраться с мыслями. Кровь леденела у него в жилах,— он ведь находился в непосредственной близости от свирепых, беспощадных врагов, однако молодой человек так хорошо владел собой, что добрался до середины хижины, ничем не выдав своего волнения. Там, следуя мудрому примеру Гамута, он вытащил охапку душистых веток из большой груды, сваленной в углу, и молча уселся на нее.

Как только гость вошел в хижину, воины, наблюдавшие за ним с порога, расположились вокруг него, терпеливо выжидая, когда чужеземец сочтет уместным заговорить, не уронив этим своего достоинства. Большинство дикарей остались стоять, лениво прислонившись к столбам, на которые опиралась кровля, а несколько старейших и наиболее почитаемых вождей уселись, по индейскому обычаю, прямо на земле, чуть впереди прочих.

В хижине горел яркий факел, и его красноватый колеблющийся свет выхватывал из темноты фигуры то одного, то другого дикаря. Воспользовавшись этим, Дункан устремил жадный взор на лица хозяев и попытался прочесть по ним, какого приема следует ему ожидать. Однако проницательность его оказалась бессильной перед холодным бесстрастием окружающих. Сидевшие впереди старейшины едва удостоили его взглядом; глаза их были устремлены в землю, а это могло быть в равной мере истолковано и как признак почтения и как выражение недоверия. Дикари, стоявшие в тени, оказались не столь сдержанны. Дункан вскоре почувствовал на себе их беглые испытующие взгляды, дюйм за дюймом обшаривавшие и самого пришельца и его наряд; ни один его жест, ни одна линия раскраски и даже особенность покроя одежды не ускользнули от внимания и оценки наблюдателей.

Наконец один из дикарей, в волосах которого уже пробивалась седина, хотя его мускулистое тело и твердая поступь свидетельствовали о том, что он еще способен успешно справляться с многотрудными обязанностями мужчины, вышел на свет из темного угла, куда, вероятно, забрался с намерением украдкой понаблюдать за чужеземцем, и начал речь. Говорил он на языке вейан-дотов или гуронов, и слова его были непонятны Хейуорду, хотя, судя по жестам, которыми они сопровождались, смысл их был скорее дружелюбным, чем враждебным. Хейуорд покачал головой и жестом дал понять, что не может ответить.