Том 3. Очерки и рассказы 1888-1895

— Попробуйте вы вот как… — заговорил опять блондин. — Пишите вы из еврейского быта, но так, чтоб нельзя было и догадаться, что пишете это вы, а не тот самый простой еврей… Вот как у Короленко: он пишет теперь «Без языка»… там только польские крестьянки и крестьяне думают и говорят по-своему, и им нет никакого дела до того, как подумают об этом… Так и вы, возьмите человека, который ниже вас в умственном развитии, и пишите так, чтобы и не догадались, что это вы — образованный автор — пишете… Попробуйте так написать что-нибудь… Я думаю, тогда лучше пойдет дело…

— Я попробую… Я буду писать об наших евреях. Знаете, у нас часто считают, что как еврей, так уж и плохой человек… Знаете, это ведь совсем, совсем неверно… Я знаю хорошо, очень хорошо таких евреев. Старые, — они как-то за свою веру держатся, и тут худого нет! А молодые, знаете, евреи, — они хотят образоваться, хотят… Господи, если я буду писатель…

Либерман глубоко вздохнул.

— Я все это так напишу… И это будет хорошо, потому что все это такая правда… И, знаете, нет ничего больше, как правда на свете… И как трудно, знаете, нам, бедным евреям… Боже мой! Смеяться можно… всегда смеешься, а сердце болит…

Либерман покраснел от напряжения и заговорил еще взволнованнее:

— Извините, пожалуйста, — я так прямо все говорю, я так рад, что могу говорить с вами… Это такое удовольствие говорить с образованным человеком… У нас в деревне только нищие, мужики… Только придет, — расстроит… Я и доктор у них, и лошадь и корову лечи… Простые, добрые люди… Книжки я им даю… Извините, пожалуйста, я вам все не то говорю… Ах, как вы меня обрадовали!..

И Либерман, восторженный, радостный, говорил и говорил. Казалось, вот-вот он улетит.

— Вы что же это нарочно, чтоб поговорить со мной, поехали? — спросил его блондин.

— Да… Ну, это ничего…

— А как же вы назад?

— Я доеду до скрещения…

— Это где?

— В Сызрани.

— Ах, нет, зачем же… Неужели нельзя раньше?..

— Зачем раньше? Я с удовольствием… Поезд в это время подходил к Кряжу.

— А это что за поезд стоит? — показал блондин на товарный поезд. — Он в Самару идет?

— Я не знаю…

— Пойдем узнаем… Если в Самару, — вы с ним и возвращайтесь назад… Нет, нет… Мне совестно… Мы обо всем переговорили!.. Едет с нами и инженер: мы все это устроим…

И Либерман уже через несколько минут, устроенный на площадке товарного вагона, провожал глазами уходивший пассажирский поезд.

В дверцах первого класса кланялся писатель и смотрел на растерянную, не от мира сего, фигуру молодого еврея.

Писатель крикнул ему на прощание:

— Пишите же с богом и присылайте написанное… Пойдет дело…

«Пойдет дело! Какое это счастье!» — и Либерман с ощущением этого счастья блуждал глазами кругом.

И его поезд тронулся.

Небо было теперь красное; на скале в облаках сидел какой-то старик и смотрел с обрыва в огненную даль.

Исчез и старик: только лира повисла, огненная маленькая лира в позолоте догорающего дня.

А на другой день в Самаре было столько хлопот.

Либерман искал денег и не нашел — ни за аренду, ни Белякову, местному зажиточному крестьянину; опять ничего не привезет он для уплаты своего долга. И доктор опять настоятельно гнал его на юг. Все это угнетало, но рядом со всеми этими невзгодами, рядом с знакомой четырехлетней тяжелой болью в груди, с бессонными ночами, лихорадками и потом ярко горела в его душе все та же радость вчерашнего дня.

Чудные минуты: эта тишина степи, замирающий гул поезда, площадка вагона, и даль, и воспоминания, и разговоры, и будущее…

«Какой он здоровый, богатый», — думал иногда Либерман о писателе и опять вспоминал еще и еще из их разговора.

Да, да, он теперь знает, что и как он напишет… Ах, бог с ним — с богатством, скорее бы добраться до своей деревни… Только вот эти долги… Перед отъездом он заехал к своим друзьям и, радостный, рассказал о своем счастье.

Он — писатель!.. На него смотрели серьезно и с уважением.

— Осенью я поеду на юг… Ах, теперь все ничего: когда у человека счастье, у него вырастают крылья… Теперь я буду учиться, работать… Через два года я буду держать гимназический экзамен… Мне пора…

И он поехал на вокзал.

Надо было еще заехать в аптеку. Пришлось и там выпрашивать разных лекарств для своей аптечки, пока, наконец, согласились дать в долг… Ах, эти долги… Все это пустяки, не в этом счастье… В душе все тот же огонь и радость.