Том 3. Невинные рассказы. Сатиры в прозе

…истинным насадителем конфуза был… И. С. Тургенев…— Салтыков высоко ценил тургеневские образы «лишнего человека». «…Вы в своих произведениях создали тип лишнего человека, — говорил Салтыков Тургеневу в беседе, состоявшейся весной 1876 года в Париже. — А в нем сама русская жизнь отразилась. Лишний человек — это наше больное место. Ведь он нас думать заставляет» («И. С. Тургенев в воспоминаниях революционеров-семидесятников», изд. «Academia», M. — Л. 1930, стр. 120). В рукописи суждение о Тургеневе как «насадителе конфуза» имеет и другую, более полную редакцию:

«Эпоху эту еще в сороковых годах предрекал наш почтенный писатель Иван Сергеич Тургенев своими Гамлетами Щигровского уезда, своими Рудиными и проч. Как Иеремия, он призывал россиян к покаянию и убеждал их дать место чувству стыдливости в необрезанных сердцах. [И вот мы действительно восчувствовали, мы действительно уразумели, что пора перестать хайлить, что от этого у нас и промышленность плохо цветет, и науки совсем увядают, а главное, денег в кармане нет. Отсюда конфуз».]

…некоторые… помещики… удостоверяют, что первый, бросивший семена стыдливости в сердца россиян, был император французов Людовик-Наполеон. — Сатирический отклик на распространенные в помещичьей среде слухи, будто упразднение крепостного права было предпринято Александром II по требованию Людовика-Наполеона (Наполеона III), изложенному в тайной статье Парижского мирного договора, которым закончилась Крымская война.

Зубатов видимо оторопел, Удар-Ерыгин, как муха, наевшаяся отравы, сонно перебирает крыльями. Оба видят, что на смену им готовится генерал Конфузов…— Зубатов и Удар-Ерыгин олицетворяют собой две стороны самодержавной власти в ее старых, «николаевских» устоях, еще не поколебленных никакими реформами. Зубатовперсонифицирует самую суть этой власти, ее статут, ее «палладиум»; Удар-Ерыгин— ее исполнительный «механизм», многотысячное воинство становых, исправников и проч. Генерал Конфузов— это сатирическая персонификация правительственного курса периода кризиса верхов — курса официального либерализма.

«Delenda Carthago» — более полная формула: «Ceterum censeo Carthaginem esse delendam» («Впрочем, я полагаю, что Карфаген должен быть разрушен»). Этими словами заканчивал каждую свою речь в сенате римский полководец и государственным деятель Марк Катон Старший. Выражение Катона стало синонимом суровой непримиримости в отстаивании своих требований.

Замухрышкин— персонаж из пьесы Гоголя «Игроки».

…я знаю, что ты задумался о том, как бы примирить инстинкты чревоугодничества с требованиями конфуза. — После этих слов в рукописи имеется следующая «сцена», убранная в процессе работы, возможно, по цензурным соображениям:

«Не далее как вчера принцесса твоего сердца доказала тебе осязательно, как это трудно, как это даже невозможно.

— Анна Ивановна! — говорил ты ей, внезапно превратившись из фокусника в сентиментального петушка, торопливо царапающего ножками землю около кокетливой хохлатки. — Анна Ивановна! пожалуйте ручку-с!

И глазенки твои искрились и бегали; на углах рта показывалась влажность.

— Нет вам руки! — сурово отвечала Анна Ивановна.

— За что же-с?

Вся утроба твоя как-то безобразно при этом хихикнула.

— Увольте Флюгерова! — решительно возражала Анна Ивановна.

— За что же-с?

— За то, что земля кругла!

— Помилосердуйте, Анна Ивановна, ведь нынче времена совсем не такие!

— Хорош же вы после этого магик!

— Анна Ивановна! перемените гнев на милость-с! простите Флюгерова, а мне пожалуйте ручку-с!

— Нет вам руки: удалите Флюгерова!

— Анна Ивановна! года четыре тому назад голову бы ему оторвал-с…

— Отчего ж не теперь?

— Теперь нельзя-с…

— Хорош же вы чревовещатель!

— Анна Ивановна! Пожалуйте ручку-с!

— Нет вам руки: удалите Флюгерова!

И ты уходишь от Анны Ивановны натощак, не получивши ляльки. Я желал бы сказать, что ты повесил нос, но не могу, потому что носа у тебя, собственно, нет, а есть нашлепка, которую даже повесить нельзя»

Разбитной, Чебылкин— персонажи из «Губернских очерков»

Поборники конфуза — а их не мало…— Перед этим абзацем в черновом автографе содержится не вошедшее в окончательную редакцию очерка обещание еще раз и более обстоятельно обратиться к генералу Конфузову:

«Но о Конфузове я поговорю когда-нибудь подробнее, теперь же обращусь к дальнейшему развитию мысли, составляющей главную задачу настоящей статьи».