Том 3. Над Неманом

Анзельм склонил голову на руки, и на его раскрасневшиеся щеки скатились две крупных слезы. Витольд, облокотившись на подоконник, впал в глубокую грустную задумчивость. Странно было видеть, как быстро менялось лицо юноши сообразно состоянию его духа. Час тому назад веселый, шаловливый, как ребенок, потом весь охваченный энтузиазмом, теперь он казался постаревшим, точно перенес десятки лет страданий, глубоко окунулся в море человеческих скорбей и несчастий. Да, он окунулся в них, среди них вырос, они проникли ему в кровь, населили его душу, и теперь он, почти еще мальчик, стоял с нахмуренным лбом и печальным взглядом человека, всматривающегося в темную бездонную пропасть. Долго у него это продолжаться не могло, и он сказал, вновь заглянув в комнату Анзельма:

— У вас тут, как в монашеской келье.

Анзельм тоже преодолел свое волнение и со спокойной улыбкой ответил:

— Да. Я свою комнату иначе и не называю, как кельей. В одной песне есть такие слова… Я певал эту песню когда-то давно, когда еще на весь мир сияло божье солнце:

Как богат твой дом,
Как богат твой дом,
Земли — вволю.
Мне бы быть ксендзом,
Мне бы быть ксендзом
Век в костеле.

Глава четвертая

Ян сильным движением оттолкнул от берега челнок, устланный ветвями серебристого тополя. В руках у него было весло, голову его прикрывала маленькая шапочка; короткий кафтан был обшит зеленым шнуром. Улыбаясь, он спросил у своей спутницы:

— Удобно вам?

— Отлично, — ответила Юстина.

Ей действительно удобно было сидеть на зеленой душистой подстилке из листьев, наполовину прикрытой ее белым платьем. Уже несколько лет она ни разу не подумала нарядиться в это простое и недорогое, но изящное платье, кокетливо открывавшее шею и руки. Давно уж она не укладывала своих черных волос так, чтобы лучше выделялись прекрасные очертания ее низкого лба, давно их не закалывала на затылке таким тяжелым узлом, живописно падающим на шею, слегка позолоченную загаром.

В два часа пополудни, спускаясь с высокой горы к реке, она посредине пути на минуту остановилась на маленьком выступе, как раз против сада Анзельма, где рос толстый развесистый тополь. Встав под деревом, она нагнулась и посмотрела вниз. На узком песчаном берегу, возле челнока, устланного листьями, стоял Ян. Заметив ее, он высоко поднял шапку и, тряхнув золотистыми волосами, радостно закричал:

— Добрый день!

Зашумела вода под ударом весла, челнок закачался и с прибрежной мели выплыл на глубину.

— А дядя? — спросила Юстина.

— Болен. Вчера, как только проводил вас, ушел к себе в комнату и дверь на крючок запер. Я заглянул в окно, — лежит на кровати, глаза рукой закрыл. Спит или думает о чем, бог его знает.

Они медленно плыли вверх по течению. Над рекой с одной стороны поднималась обнаженная желтая стена с неподвижным бором наверху, с другой — высокая зеленая гора, а на ней, словно бусины, один за другим открывались из-за деревьев и прозрачной рощи белые и серые домики околицы с крылечками, со сверкающими окнами и с трубами, из которых вился дымок. От каждого дома к реке сбегали вытоптанные тропинки, перерезывали друг друга и целой сетью белых линий пестрели по зеленому скату горы. Знойное солнце осыпало необозримый водный путь каскадом искр, а лучи его, преломляясь в волнах, вспыхивали яркими кострами. Время от времени костры эти, взметнув целый сноп лучей, меркли или совсем гасли, а в водной лазури под тонким рисунком мелкой зыби мелькали темные отражения проносившихся по небу туч. Но то были не тучи, грозившие близкой бурей, а плотные белые облака, набухшие серой мутью, они удлинялись и нарастали, принимая все новые формы и очертания. В тихом, насыщенном испарениями воздухе они медленно и плавно скользили, то, закрывая, то, вновь открывая раскаленный солнечный диск, и в этой изменчивой игре света и теней то все вокруг темнело, то вновь озарялось ярким светом. Вдалеке, там, где река, убегая, поворачивала за бор, тучи, клубясь, застилали небосклон и сливались в одну темную массу, с серебристыми, ослепительно сверкающими краями.

— Дождь будет, а может быть, и буря, — сказал Ян, который сидел на узенькой лавочке на самом носу и, склонив голову к воде, медленно погружал весла в волны.

На высокой зеленой горе исчезли последние домики околицы. Показалось длинное глубокое ущелье, открывавшееся со стороны реки огромными треугольниками стен, далеко уходивших вглубь.

Ян кивком головы указал Юстине овраг Яна и Цецелии, заросший непроходимой чащей, отливавшей всевозможными оттенками листьев, яркой окраской цветов и ягод, вкрапленных в густую зелень.

Юстина приподнялась на сиденьи. Ей хотелось в этом хаосе красок и линий различить старый памятник.

— Он скрыт от мира, и его ни с какой стороны нельзя видеть, — сказал Ян, — разве лишь осенью, когда с деревьев и кустов облетят листья, он мелькнёт перед глазами того, кто плывет по реке. Вам не наскучило ехать?