Том 3. Над Неманом

Он снял шапку и собрался, было уходить, но остановился и посмотрел на Яна. Лицо его, за минуту перед тем пылавшее от гнева, теперь, казалось, смеялось каждой своей морщинкой: смеялись его красные щеки и маленькие глазки, и вздернутый нос, и даже шевелившиеся усы. Он махнул Яну шапкой и крикнул:

— Если Христос бежал от Ирода в Египет, то и мне не стыдно бежать от тебя; только помни, что яйца курицу не учат. Сначала поживи с мое, потом и осуждай… Покойной ночи!

Он еще раз махнул шапкой и пошел к плетню. Эльжуся побежала вслед за отцом, подпрыгивая, распевая и выплевывая по дороге вишневые косточки.

В это время над плетнем промелькнула коса, и раздался густой низкий голос:

А кто хочет вольно жить,
В войско пусть идет служить!

Песня звучала не то грустно, не то сердито.

Фабиан ускорил шаги и закричал гневно:

— Адась, ты не мог скосить клевер, когда я был в городе? Погоди ты, каналья, все зубы тебе повыбью!

— Скосил, скосил!.. Что вы горло-то дерете? — нисколько не испугавшись, ответил крепкий рыжеватый юноша, который только что показался из-за плетня с косой в руках.

Сухопарая баба, все время не двигавшаяся с места, повернулась к серому домику, стоявшему неподалеку от усадьбы Анзельма, но невидимому за плетнем и садом.

— Эльжуся! Сбегай-ка за водой! — протяжно крикнула она визгливым голосом.

Но издали уже послышался повелительный голос Фабиана:

— Не надо! Ты только и знаешь Эльжусю погонять, а парням всегда делаешь поблажки. Пускай Адась сходит за водой, а девке и без того дела хватит, пора ужин готовить!

— Адась! Пойдешь? — снова затянула мать.

— Сейчас! — крикнул уже скрывшийся за дверью парень и громко запел:

Там весельем захлебнется.
Крови, как воды, напьется!

В саду Анзельма на минуту воцарилась тишина. Ян застенчиво приблизился к Юстине.

— Вы, пани, не гневаетесь на меня за… за то, что Фабиан говорил о пане Корчинском?

Он слышал, что дядя называл ее «пани», и сам стал называть ее так же. Дядя лучше его знает, как с кем обращаться, — он два года бывал в панском дворе. Но Анзельм становился все более и более беспокойным. Он все чаше поправлял свою шапку и моргающими глазами смотрел на заходящее солнце, оно почти совсем опустилось к темной полосе бора.

— Янек!

Его блеклые глаза беспокойно заглянули в лицо племяннику.

— Разве мы сегодня не пойдем к Яну и Цецилии?

Ян тоже смутился.

— Нет, куда же!.. Не велика важность, если один день пропустим!

Старик поник головой.

— Нехорошо, нехорошо, — прошептал он, — если мы к осени не докончим этого креста.

— Вы были в овраге Яна и Цецилии? — спросил Ян у Юстины.

Она начала припоминать. Ей казалось, что она слыхала об этом месте, но никогда не была там, наверное, никогда не была.

— Конечно, конечно… Какое дело господам до этого? — сказчл Анзельм.

Юстина встала. Первой ее мыслью было проститься с этими людьми и уйти. Лицо ее как-то сразу застыло, окаменело; теперь она казалась старше, чем была на самом деле. Так с ней бывало всегда, когда ее охватывала скука или печаль. Она была очень впечатлительна. Ей не хотелось ни итти отсюда, ни возвращаться домой. Что она будет делать там? Неподвижно сидеть рядом с разряженной невестой графа, снова видеть позор отца, снова встречать подозрительные взоры вдовы Андрея Корчинского, снова видеть полные слез глаза Клотильды, снова при каждом приближении человека, который когда-то составлял все ее счастье, все блаженство, дрожать перец ним, бояться выдать себя каким-нибудь движением. Нет, нет! Кому она там нужна? Кто ждет ее возвращения? А если кто-нибудь и ждет, то да будет проклято это ожидание! А здесь? — Здесь тихо, спокойно, свежо, точно для нее, вновь родившейся на белый свет, здесь уготован новый мир.

И, переводя свой взор с измученного лица Анзельма на глубоко задумавшегося Яна она попросила:

— Возьмите меня с собой!

Анзельм пытливо посмотрел на нее.

— А… зачем? — спросил он, заикаясь, как заикался всегда, когда был удивлен или взволнован.

Но тотчас же утвердительно кивнул головой и приподнял шапку.

— Пожалуйста, мы будем очень рады!

Глава шестая

Тропинка, вся заросшая богородицыной травой, выводила прямо на неширокую дорогу, отделявшую поселок от полей. Длинный летний день тонул в мягких полутонах вечера. На всем необъятном куполе неба не было ни одного облачка. Небо, вверху ярко-синее, по краям бледнело, ослепительно сверкая на западе огромным солнечным диском, одиноко плывущим к темному бору.