Том 3. Над Неманом

— Вероятно, вам Янек говорил… Еще бы! Ему хорошо памятна моя болезнь. Сколько он горя тогда натерпелся — и сосчитать трудно… А что это за болезнь была, о том только одному господу богу известно; свалила меня с ног, как колоду, да так целых девять лет в постели и продержала… С доктором советовался… раза три… тот ничего не помог, даже и повреждения во мне не нашел никакого… Говорили, что у меня ипохондрия… и ипохондриком меня называли… Должно быть, болезнь моя была душевная, а не телесная.

Он разговорился и медленным, монотонным голосом начал описывать пережитые им страдания. Из его рассказа можно было заключить, что то была одна из тех страшных нервных болезней, перед которой наука становится втупик. Каким образом душевный недуг мог одолеть человека простого, жившего в прочной связи с такой же простой природой? Марта говорила Юстине, что Анзельм был когда-то крепок, как дуб. Вероятно, он и сам не раз задавал себе подобный вопрос, потому что, задумчиво глядя куда-то вдаль, проговорил:

— Всякие случаи на свете бывают… Бывает, что человека, идущего по полю, охватит дурной ветер, от этого и ревматизм или другая какая хворь приключится… А бывают и другие ветры, — не те, что по полю свищут, а те, что навстречу жизни человеческой дуют.

Он покачал головой и поднялся с лавки.

— Не угодно ли вам будет посмотреть мой садик, коли уж он вам так понравился?

Переходя по гладкой, как ковер, траве от дерева к дереву, он объяснял Юстине происхождение каждого из них. Болезненное, напряженное выражение его лица мало-помалу смягчалось, глаза вспыхивали веселым огоньком. Юстина тоже чувствовала себя в этой тихой усадьбе лучше, дышала свободней, чем несколько часов тому назад в доме, полном гостей.

Они находились около группы сливовых деревьев, и Анзельм рассказывал, каким образом он охраняет ренклоды и мирабель от снега и мороза, но в это время Ян снова прибежал со двора и, остановившись неподалеку от них, некоторое время слушал рассказ дяди.

— Вы не поверите, — не утерпел он, наконец, — что дядя сам насадил все это и теперь один ухаживает… На вид такой слабый, а силы у него много.

Анзельм обернулся.

— Да иди же сюда! — во второй раз сказал он.

Яну самому очень хотелось в сад, но он воздержался.

— Лошадей нужно напоить.

— А нужно, так ступай, — ответил Анзельм и начал рассказывать Юстине, как, лежа в постели, он не раз роптал на бега, как опасался за судьбу ребенка-племянника, которого обижали злые соседи, как, наконец, после выздоровления его охватило страстное желание работать.

— Вот уже десятый год, как я воскрес, и тем временем мальчик мой вырос… Сначала мы высудили у соседей то, что у нас отняли, потом выстроили вот этот домик, а потом уж пошло и все остальное: и пасека и сад. Янек выучился пчеловодству у одного человека, который сам ездил учиться в столицу, как ухаживать за пчелами, а я его выучил столярному ремеслу.

Он широко повел вокруг рукой.

— Все это — работа рук наших: и забор, и вот это крылечко, и ульи. Когда нужно, берем на помощь поденщиков, но сами мы — и садовники, и пасечники, и столяры… В бедности иначе и быть не может, если человек заботится не об одном только пропитании, а хочет, чтоб и вокруг него все было хорошо.

Он засмеялся тихим грудным смехом и расправил сгорбленную спину. Но в этом человеке было что-то такое, что волною грусти или разочарования гасило всякую искру его веселья. Он снова наклонил голову, сгорбился и продолжал:

— Все это суетное и скоропреходящее. Не такими делами человек занимался, а все пошло прахом; не такими надеждами питался, а был отравлен… Все на свете, как струя в речке, проплывает мимо, как лист на дереве желтеет и сохнет…

Голос его становился все тише и монотоннее; можно было подумать, что это слова молитвы, которую он давно заучил наизусть, которую испокон века повторял сотни раз днем и ночью. Но он опять поднял голову и начал смотреть куда-то вдаль.

— У бога все равны, хотя одному суждено испытать на свете больше счастья, другому меньше. Может быть, всем этим — и домом и садом — будут пользоваться дети и внуки Яна. Потому-то каждому и дорого свое гнездо, а нам в особенности.

Тут взгляд его скользнул по лицу Юстины.

— Паны — дело совсем другое; они и в столицу ездят и в чужие края, веселятся, забавляются… А у нас что? У нас ни Парижа нет, ни театров, ни балов. Гнездо наше для нас — все… поэтому-то мы и держимся за него и руками и зубами.

Юстина опустила глаза. Она чувствовала себя далеко-далеко от Корчина, как будто в ином мире.

А на двор уже въезжал Ян на гнедом и вел на поводу Каштанку. Лошадки весело фыркали и стряхивали с себя капли воды. Ян соскочил с гнедого и через минуту кричал из глубины конюшни:

— Антолька! Антолька!

Из-под горы показалась девочка в короткой юбке, в розовой кофточке, босая, с коромыслом на плечах. Ее гибкая, стройная фигура сгибалась под тяжестью двух полных ведер.

— Что тебе? — отозвалась она тонким голосом.

— Нарви вишен, да поскорей только!

— На что?

— Гостью угощать… Посмотри-ка в сад, — прибавил он тише.