Том 3. Линия связи. Улица младшего сына

Как захотелось Володе подбежать к окну, забарабанить кулаками по стеклу, может быть, в последний раз кинуться к матери, припасть к ней, схватить ее за плечи обеими руками, глядя не отрываясь в склоненное лицо ее, закричать: «Мама, гляди, это я! Ты не волнуйся, мама! Ты, наверное, беспокоишься, думаешь, что меня уже нет в живых, что нас там немцы в каменоломнях газами отравили, камнями завалили? Нет, гляди, мы, назло им, живые! Вот я, мама, послан на разведку нашим командиром. Ты не бойся, мама. Все будет хорошо, ты только не волнуйся. Ты только пойми: я выполняю партийное задание. Эх, если б узнал папа, он сразу бы понял! Он моряк и коммунист. Он бы тебе все как надо объяснил…»

Так бы и сказал Володя матери, если б мог, не таясь, подбежать к окну, если бы не должен был прятаться в двух шагах от нее, как того требовали долг и осторожность разведчика. А сейчас он стоял на коленях за промерзшей кадкой, и только губы у него беззвучно шевелились: «Ой, мама, ой, мама, ты мама… ничего ты не знаешь…»

А мать внезапно вздрогнула, встала, приблизила лицо свое к самому стеклу окна, обвела усталым, каким-то оскудевшим взглядом двор и сперва медленно, а потом быстро опустила штору затемнения. И черная штора эта пала в окне и отгородила Володю от матери, с которой, может быть, ему уже не суждено было больше свидеться…

Володя отполз от кадки, добрался до огорода и побежал туда, где терпеливо ждал своего маленького командира Ваня Гриценко. Надо было немедленно возвращаться в каменоломни…

«Ничего-то ты, мама, не знаешь!..» Так твердил про себя Володя, спеша пробраться через задворок к одинокому сарайчику, за которым должен был прятаться Ваня. «Ой, мама, ничего ты не знаешь… ничего ты не видишь из своего окошка!»

А мать знала многое. Знала она вместе с Валей такое, что и в голову Володе не приходило. Правда, и Евдокия Тимофеевна и Валентина жили в полном неведении о том, что происходило в подземной крепости. Ничего не знали они о судьбе Володи, дяди Гриценко и Вани. До них только доходили слухи о дерзких вылазках партизан. Они видели, как боятся гитлеровцы обитателей каменоломен, к которым теперь и близко нельзя было подойти: все было оцеплено, везде стояли часовые, повсюду бродили патрули фашистов.

Но зато мать и сестра знали многое другое, о чем не мог догадываться Володя.

В самом деле, откуда было знать ему, что Евдокия Тимофеевна и Валя в определенные дни поочередно наведываются в Керчь? Этого требовало дело, в которое были посвящены только они двое – мать и дочь.

Незадолго до того, как Дубинины перебрались в Старый Карантин, в их керченской квартире поселился один морской офицер, знакомый Никифора Семеновича. Когда фашисты уже подошли к городу и советские войска после боя должны были оставить Керчь, офицер этот сказал, что ему надо поговорить с Валей.

– Валенька, – мягко начал он тогда, – возможно, что нам придется пока что уходить. Вот и хочу потолковать с вами на этот случай. Я знаю вашу семью и к вам хорошо пригляделся. Я вижу, вы девушка верная, деловая, лишнего шума не любите, а всякое дело у вас спорится. Словом, вижу – вы настоящий человек и значок ВЛКСМ носите недаром. Думаю, что сумеете оправдать доброе звание комсомолки в черный день, если такой придет. Одним словом, вот что…

И он предложил в определенные, заранее установленные дни Вале и Евдокии Тимофеевне, если она согласится, навещать старую квартиру в Керчи. Возможно, что в эти условные дни на квартиру к Дубининым будут заходить люди, которые останутся в подполье, если Красная Армия оставит город. Паролем будет служить слово «Комбат».

– Если скажут, как только поздороваются: «Поклон от комбата», – значит, наши люди. Понятно? Ну, а с мамой вы сами поговорите. Я думаю, и она не откажет. Мы Дубининых хорошо знаем.