— Тройку? Да я сам бы себе двойку поставил, Алеша! Но первый блин всегда комом. В нашем кабэ в таких случаях говорят: приложим силы, доведем до кондиции! Спасибо тебе за все! Подожди! — Олег Геннадьевич перестал смеяться, положил руку на плечо Алексея, потянул к себе, затормошил его. — Подожди, разве ты не зайдешь? Не-ет, прошу ко мне! Сейчас мы уютно посидим, достанем что-нибудь ледяное из холодильника… Правда, нет жены дома. Но мы сами. Есть, капитан? Прошу!
И Олег Геннадьевич, счастливо сияя, вылез из машины, надел пиджак, и при этом в лице его, в том, как он застегивал пуговицу, было удовлетворение собой, некая растроганность даже.
— К сожалению, не могу, — сказал Алексей. — Никогда не пью за рулем. Потом, как видишь, со мной мой брат, недавно приехал из Ленинграда, скоро возвращается, а я еще с ним толком не поговорил. Будь здоров!
Он протянул руку в открытую дверцу, и Олег Геннадьевич крепко схватил ее, удержал и с протестующим упорством потянул его из машины, говоря:
— Что же это такое? Ставишь меня в глупое положение: месяц обкатываешь машину и не берешь деньги… Даже на бензин. Могу я хоть когда-нибудь…
— Не пори, Олег, чепуху! — высвобождая руку, оборвал Алексей. — Во-первых, я получаю зарплату, а бензин — это гроши. Во-вторых, я обкатываю машину фронтовому другу. В-третьих, когда я учил тебя стрелять по танкам из пэтээр, ты тоже платил мне?
— То другое дело. Но это — твой труд. Забудь, что я бывший комвзвода. Ты каждый раз затрачиваешь силы с таким бесталанным учеником, как я! Это ж глупо, Алеша!
— Пошел ты… знаешь куда? — выругался Алексей и, резко посунувшись к рулю, распахнул правую дверцу. — Садись, Никита, рядом. А тебе, Олег, действительно полагается сегодня выпить. И если еще раз заведешь это самое — будешь искать другого инструктора! Все!
Он включил мотор и теперь, казалось, не обращая внимания на Олега Геннадьевича, топтавшегося с растерянной полуулыбкой около машины, подождал, пока
Никита пересядет на переднее сиденье, сам захлопнул за ним дверцу, а когда стал поворачивать машину, проговорил уже смягченным тоном:
— В четверг повторим маршрут, Олег, ясно? Я из тебя выжму все. До предела. И никаких мне простраций. Пока!
— Прости, брат, замотал я тебя с этой ездой. Ты еще жив?
— Еле дышу. Да и не очень понравился мне твой фронтовой друг, если хочешь знать. Всю дорогу нудил.
— Поэтому только не понравился?
— А он кем был на войне?
— Командовал взводом в моей роте. Лейтенант.
— А ты?
— Я? Был старшим лейтенантом. Кончил войну капитаном.
— Что у него за идея фикс непонятная — машину водить. Для чего? Модно стало иметь свою машину? Ой инженер? Чем он занимается: кастрюли какие-нибудь в артели штампует?
— Да, вижу, он тебе здорово не понравился, Никита! Но ты глубоко ошибаешься, Олег делает такие кастрюли, без которых самые сверхскоростные самолеты летать не смогут. О его работе газеты не пишут. Но это уж дело другое.
— Может быть. Но почему он трусил перед этим инспектором и перед тобой, твой бывший лейтенант? Он ведь вместе с тобой воевал…
— Опять ошибаешься. Олег не трус. Наоборот. Первоклассной смелости парень. Вот мы ехали сейчас, и я вспоминал один случай на Днепре… Тогда я понял, кто такой Олег. И до конца войны не изменил мнения. А то, на Днепре, многого стоило.
— Ты всех проверяешь войной? А если кто не воевал? Как же тогда? Как ты относишься к таким?
— Не только войной. Но на войне человек раскрывался после первого выстрела. А это кое о чем говорит.
— Так что же это за история? Он какой-нибудь подвиг совершил?