Том 3

Валерий кудахтающе засмеялся, выключил транзистор — воробьиный крик сразу заполнил тишину — и сел в кресло напротив Никиты, удобно и вольно вытянув ноги, кеды его были в пыли и довольно поношены.

— Извини за ангельский голосок, — сказал он дурашливо и оттянул бинт на горле, — хватил неделю назад колодезной воды на Селигере, и горло сказало «пас». Не приходилось бывать в этих русских местах?

— Нет.

— Какую обещаешь подарить стране профессию?

— Геолог, если получится. А что?

Валерий округлил рыжие, выгоревшие брови и сипло закашлялся, заговорил с оттенком удивления:

— Ладно. У меня к тебе вопрос детективного характера: ты где скрывался, в Ленинграде? Почему я не знал, что ты существуешь? Просто археологическая находка!

— Я тоже не знал, что существует такой остроумный парень, — сказал Никита. — Привет, познакомились.

— Н-да, нет слов, — дернул плечами Валерий. — Чрезвычайно интересно. Значит, тебя поселили в комнате Алексея?

— А кто такой Алексей?

— О, черт! Неужели не знаешь? Представь, что это твой двоюродный брат, как и я. — Валерий покачал длинной ногой, обутой в кед, повращал кедом, потом не то вопросительно, не то иронически прищурил один глаз на Никиту. — Что, был разговор со стариком? Была какая-то просьба с твоей стороны?

— Я ничего не просил, — резко сказал Никита.

— Ого! — Валерий оттолкнулся от спинки кресла, пощелкал пальцем по сигарете, стряхивая пепел. Вся поза его, глаза, подвижное лицо выражали насмешливое и нестеснительное любопытство, и Никита почувствовал раздражение к его ангинному голосу, к этой его самоуверенной манере держать сигарету на отлете.

— Я ничего не просил, — спокойно повторил Никита. — А о чем я, по-твоему, должен просить?

Валерий развел руками.

— Этого, представь, не знаю. И не хочу знать: у каждого свое. В чужую жизнь стараюсь нос не совать. Как тебе понравился старик? Речей не произносил?

— Он рассеян, — ответил Никита и замолчал, намеренно не желая продолжать этот разговор.

— Ну, я Георгия Лаврентьевича знаю чуть получше тебя, — сказал Валерий добродушно. — Старик любит МХАТ. Это та рассеянность, когда человек приходит в одной галоше в институт, но другую держит в портфеле. Причем завернутую в газету. Но, в общем, он добрый малый, твой маститый родственник.

Никита, нахмурясь, сказал:

— Я рад был узнать, что в Москве у меня оказалось столько родственников. Больше, чем надо. Тем более не предполагал, что всем необходимо считать меня бедным сиротой из провинции и все хотят мне помочь, а мне ничего не надо! Я только привез письмо своей матери. Это была ее просьба.

Валерий запустил руки в карманы брюк, начал подрагивать ногой, узкое, с облупившимся от загара носом лицо стало сонным.

— Милый! Сейчас все хотят трясти друг другу руки и все в поте лица суетятся, размахивая категориями добра. Никто не хочет быть, так сказать, черствым в наше время. Для тебя это новость?

— В какое наше время?

— В противоречивую эпоху переоценки некоторых ценностей, — ответил Валерий, смеясь. — Улыбки, вежливость, демократическое похлопывание по плечу — модная форма самозащиты. Люди изо всех сил хотят оставить о себе приятное впечатление. Надо знать это, не надо быть наивным. Реализм не должен убивать прекрасную действительность.

— Валя… Вале-рий!.. — послышался из столовой ласково-певучий голос Ольги Сергеевны, и легонько, будто ногтем, два раза стукнули в дверь. — У тебя Никита, голубчик? Прости, пожалуйста. Я жду тебя. И отец ждет. Прошу тебя, прошу, милый. Извините, пожалуйста, Никита, я вам помешала?

— Иду, иду, уважаемая мама! Одну минуту! — вставая, крикнул Валерий в тон ей таким же ласково-певучим голосом и, наморщив обгоревший на солнце нос, сказал Никите: — Вот видишь, моя мама, добрейшая женщина, опасается очень, что ты обидишься. Мир соткан из условностей, Никитушка. Ну ладно, я должен ехать с уважаемой мамой в Столешников и как любящий сын изображать грузчика — таскать сухое вино и укладывать в машину. У нашего старика какая-то знаменательная дата — именины или полуюбилей, понять невозможно. Это знает один он.

Валерий взглянул на себя в зеркало, поправил бинт на горле.

— Ну, скоро увидимся. Всегда делай допуски: плюс — минус. Тогда средняя продолжительность жизни будет соответствовать статистике. Покеда! Располагайся у меня, полистай прессу и учти: в холодильнике на кухне — холодное пиво. Впрочем, не хочешь ли прокатиться с нами?

— Нет.

Глава третья

«Сейчас я поеду на телеграф и позвоню…»

Как только он вышел из подъезда старого шестиэтажного дома, вышел на солнце, на обдающий жаром светоносный воздух летнего дня и как только увидел в тени деревьев на троллейбусной остановке нежно-белые островки тополиных сережек, с невесомой легкостью летевший над тротуаром пух, Никита почувствовал облегчение, будто навсегда кончилось все неприятное и тяжкое. Он знал, что впереди длинный свободный день и до вечера не нужно ни с кем против воли разговаривать, испытывая какую-то странную зависимость; видеть принужденное сочувствие, подчеркнутую скорбность, объяснять то, что никому невозможно объяснить.