Том 3

был снова восстановлен в своём достоинстве: действительно, разве раньше» (до Гесса) «человек признавался тем, чем он был? Разве его ценили не по ценностям, которыми он обладал? Его деньги определяли его значение» (стр. 171).

Для всех этих высоких слов об освобождении и т. д. характерно, что освобождаемым и т. д. является всегда только «Человек». Хотя согласно вышеприведённому замечанию можно было бы думать, что «достояние», «деньги» и т. д. перестали существовать, однако из следующей фразы мы узнаём:

«Только после разрушения этих иллюзий» (деньги, рассматриваемые sub specie aeterni^{351}, конечно, только иллюзия: l'or n'est qu'une chimere^{352}) «можно начать думать о новом, человеческом строе общества» (там же).

Но это совершенно излишне, так как

«познание сущности Человека уже имеет своим естественным, необходимым следствием истинно человеческую жизнь» (стр. 172).

Прийти через метафизику, через политику и т. д. к коммунизму или социализму — эти весьма излюбленные «истинными социалистами» фразы означают лишь, что тот или иной писатель приноровил к фразеологии своей прежней точки зрения коммунистические идеи, залетевшие к нему извне и зародившиеся в совершенно иных условиях, что он придал им выражение, соответствующее этой прежней его точке зрения. Преобладает ли та или иная из этих точек зрения у целого народа, окрашен ли его коммунистический образ мысли в политический, метафизический или иной цвет, — это, разумеется, зависит от всего хода развития этого народа. Из того факта, что мировоззрение большинства французских коммунистов имеет политическую окраску, — чему, однако, противостоит другой факт, а именно, что очень многие французские социалисты совершенно отвлеклись от политики, — наш автор заключает, что французы «пришли к коммунизму» «через политику», через своё политическое развитие. Эта фраза, выражающая вообще весьма распространённое в Германии мнение, свидетельствует не о том, что наш автор имеет кое-какое представление о политике и, в частности, о французском политическом развитии или о коммунизме, а лишь о том, что он считает — вместе со всеми идеологами — политику самостоятельной сферой, которой присуще собственное, самостоятельное развитие.

Другим излюбленным словечком «истинных социалистов» является «истинная собственность», «истинная, личная собственность», «действительная», «общественная», «живая», «естественная» и т. д. и т. д. собственность; весьма характерно при этом, что для обозначения частной собственности они употребляют выражение «так называемая собственность». Мы уже в первом томе указали, что эта терминология ведёт свое начало от сен-симонистов, однако у последних она никогда не принимала этой немецкой метафизико-мистической формы и была до известной степени правомерна в начале социалистического движения, если принять во внимание тупоумные вопли буржуа. Впрочем, конечный этап развития большинства сен-симонистов доказывает, с какой лёгкостью «истинная собственность» снопа превращается в «обыкновенную частную собственность».

Если противоположность коммунизма миру частной собственности представить себе в самой грубой форме, т. е. в самой абстрактной форме, в которой устранены все реальные условия этой противоположности, то получается противоположность между собственностью и отсутствием собственности. При таком подходе устранение этой противоположности можно рассматривать как устранение той или иной её стороны, как уничтожение собственности, причём получается всеобщее отсутствие собственности или нищенство, либо же как уничтожение отсутствия собственности, заключающееся в установлении истинной собственности. В действительности же на одной стороне находятся действительные частные собственники, а на другой — лишённые собственности коммунистические пролетарии. Эта противоположность обостряется с каждым днём и неодолимо ведёт к кризису. Поэтому, если теоретические представители пролетариев желают достигнуть чего-нибудь своей литературной деятельностью, то они прежде всего должны постараться покончить со всеми фразами, которые ослабляют сознание остроты этой противоположности, — со всеми фразами, которые затушёвывают эту противоположность и даже позволяют буржуа, чтобы застраховать себя на всякий случай, приблизиться к коммунистам на почве филантропических мечтаний. Но все эти дурные свойства мы находим в излюбленных словечках «истинных социалистов», в особенности в «истинной собственности». Мы отлично знаем, что кучке немецких фразёров не погубить коммунистического движения. Но всё же в такой стране, как Германия, где философские фразы в течение веков обладали известной силой, где отсутствие имеющихся у других народов резких классовых противоположностей и без того ослабляет остроту и решительность коммунистического сознания, — в такой стране надо выступать против всяческих фраз, которые могли бы ещё более разжижить и ослабить сознание полнейшей противоположности коммунизма существующему порядку вещей.