Том 26, ч.3

Но Бастиа не представляет еще последней ступени. Он еще отличается недостатком учености и совершенно поверхностным знакомством с той наукой, которую он приукрашивает в интересах господствующего класса. У него апологетика еще отличается страстностью и составляет то, что собственно является его работой, так как содержание политической экономии он берет у других в том виде, в каком оно ему наиболее подходит.

Самой последней формой является профессорская форма, которая берется за дело «исторически» и с мудрой умеренностью отыскивает везде «наилучшее», причем для нее не важно, если в результате получаются противоречия, а важна только полнота отобранного. Это — выхолащивание [922] всех систем, у которых повсюду обламывают их острые углы и которые мирно уживаются друг с другом в общей тетради для выписок. Пыл апологетики умеряется здесь ученостью, которая благосклонно взирает сверху вниз на преувеличения экономических мыслителей и лишь в качестве курьезов включает их в свою убогую размазню. Так как подобного рода труды появляются лишь тогда, когда политическая экономия как наука уже завершила свой путь, то они являются вместе с тем могилой этой науки. (Что они, дескать, точно таким же образом возвышаются и над фантазиями социалистов, об этом нечего и говорить.) Даже действительно глубокие мысли Смита, Рикардо и других — не только их собственный вульгарный элемент — оказываются здесь чем-то скудоумным и превращаются в вульгарности. Мастером такого рода является господин профессор Рошер, который скромно объявил себя Фукидидом политической экономии[156]. Его отождествление себя с Фукидидом, возможно, покоится на том представлении, которое он имеет о Фукидиде, а именно — что Фукидид всегда будто бы смешивал причину и следствие.

Правда, в форме капитала, приносящего проценты, весьма ощутительно выступает то, что капитал присваивает плоды чужого труда без приложения какого бы то ни было собственного труда: ведь капитал выступает здесь в такой форме, в которой он отделен от процесса производства как процесса. Но в этой форме капитал только потому и поступает указанным образом, что он действительно входит в процесс труда сам собою, без приложения какого бы то ни было труда, — как такой элемент, который сам по себе создает стоимость, является источником стоимости. Если капитал, приносящий проценты, присваивает часть стоимости продукта без приложения труда, то он и создал эту часть стоимости без приложения какого бы то ни было труда со своей стороны, создал ее из самого себя, ex proprio sinu^{168}.

В то время как классическим и потому критическим политико-экономам форма отчуждения причиняет затруднения и они пытаются путем анализа совлечь ее, вульгарная политическая экономия, напротив, как раз в той отчужденности, в которой противостоят друг другу различные доли стоимости продукта, чувствует себя впервые вполне у себя дома: подобно тому как схоластик чувствует себя в своей стихии, имея дело с формулой «бог-отец, бог-сын и бог — дух святой», так вульгарный экономист относится к формуле «земля — рента, капитал — процент, труд — заработная плата». Ведь это есть та форма, в которой на поверхности явлений эти вещи кажутся непосредственно связанными друг с другом, а потому и та форма, в которой они живут в представлениях и в сознании агентов капиталистического производства, находящихся в плену у этого способа производства. Вульгарная политическая экономия считает себя тем более простой, естественной и общеполезной, тем более далекой от всяких теоретических хитросплетений, чем более она на самом деле занята только тем, что переводит обыденные представления на доктринерский язык. Поэтому, чем в более отчужденном виде она воспринимает формы капиталистического производства, тем ближе она к стихии обыденных представлений, т. е. тем более она плавает в своей собственной природной стихии.