Том 2

Убеждения дворянина были высокомерны вдвойне не только потому, что он испытывал нужду, но и потому, что люди, коли речь заходила о деньгах, ему не верили. Само собой, в подобных обстоятельствах избегали встречаться с ним и купцы.

Так вот, нахмурившись и высоко подняв голову, двигался пан Петр со своей доченькой по храму и даже помыслить не мог, что ему предстоит встретиться с бородатым купцом либо его купчихой. Двигался, словно конь, устремленный к яслям, оружие его гремело, из орлиных ноздрей вырывались клубы пара, взгляд пылал огнем; казалось, он никого и ничего не видит вокруг, кроме своего меча, так что люди почитали за лучшее уступать ему дорогу.

Будто король, дворянин подступил к супруге несчастного купца Рейхерта. Остановился, кивнул дочери, склонил шею, согнул колено и опустился на утрамбованный пол столь стремительно, что у купчихи дрогнуло сердце. «Господи, этот детина, этот страшный нищий сейчас что-нибудь да выкинет! Он просто ужасен. У него грозные брови и взгляд палача».

Среди путаницы смиренных и горделивых соображений бедняжке, по крайней мере, пришло в голову хоть одно словечко, которым она могла бы оборвать пана Петра, ежели бы тот дерзко заговорил с нею, а купец, хоть и был в десять раз умнее супруги, потерялся начисто. Он умирал от страха, по спине у него мурашки бегали — он слышал только, как шумит в голове.

Дворянин не произнес ни слова, не поднял взгляда; он хранил молчание. Казалось, он погружен в бездонную пропасть то ли религиозного экстаза, то ли гордыни. Он делал вид, что не знает ни купца, ни его жены. Но чего уж там, он определил их сразу.

У кого это мягкие ручки и узловатые суставы, кто это обшивает свои рукава белоснежным мехом зайца? Кто это жмется, видя, что рядом стоит дворянин, известный буян и забияка? Чувствует Петр, что вблизи его особы — жалкие ничтожества, чует Рейхерта, соображает, кто торчит подле его дочери, и — гнев захлестывает его. Вот он поднимается, поворачивается к соседям спиной, вот уже слышен его резкий шепот:

— Отойди оттуда, доченька! Встань рядом с крестной!

Высокородный отец берет доченьку под локоток и с силой грохает мечом по каменным плитам.

Страшный удар! Купец Рейхерт пошатнулся и отскочил в сторону. Тут обернулись все — мужчины, старики, дети, женщины и даже священники. Обернулся весь храм, и все видели, какому поруганию подвергся купец. Все видели, как у Рейхерта отвисла челюсть.

Ах, пережить такой позор! Стать причиной такого злорадства! В общественном месте стерпеть подобное оскорбление! Купцу хочется провалиться в тартарары, а пани Анжеле представляется, что эта страшная минута будет длиться вечно, пока стоит мир.

В тот ужасный день священник тщетно взывал к Рейхерту и его жене. Не успокоились они и до конца мессы, когда прозвучало «Ite, missa est!»[6], стояли, как двое окаянных.

Зато дворянин не оглядывался по сторонам. Вышел из храма, высоко подняв голову, расправив плечи, положив правую руку на грудь. Звенели его шпоры, будто дым волновалась складками накидка, и брови слились в прихотливую волну. Шел он весело, а люди, отведя за спину локти, отступали перед ним на шаг, тесня друг дружку. Места для него хватало, он шел, как по улице.

Не успел дворянин выйти из храма, как его окружили знакомцы-дворяне, и из их кружка послышались насмешки. Купеческому уху смех этот был непереносим. Владелец дома «У медведя» и с десяток других торговцев, которые — точно так же, как и Рейхерт, — могли скупить целые города, слушали их с сумрачными лицами. Мрачно нахлобучивали шапки. Ведь Рейхерт их добрый дядюшка! Ведь он — вельможа среди богачей. Ведь его позор падает на головы всех зажиточных мещан!

Торговцы раздули-растянули случившееся, будто черт — ослиную шкуру. Все забыли про зависть, хвалили друг друга, одинаково тяжело ощущали обиду, нанесенную одному из них, все вместе поносили гордецов, от которых воняет мелочью и которые ни богатством, ни добрыми нравами не могут сравниться с людьми Запада.

СХОД

Среди возмущенных состоятельных мещан был купец по имени Фридингер, он переживал оскорбление тяжелее, чем все остальные. Спустя два дня ощущение обиды выросло в его сердце настолько, что он не мог этого больше выносить. И тогда созвал он всех своих друзей в дом кампсора у Святогавелских ворот. Как только те собрались и расселись вдоль стен, он обратился к ним с такими словами:

— Есть труды прилежные, которые недостаточно оценены, и есть пустопорожняя болтовня знатных вельмож, которую провозглашают благородным и прекрасным деянием. Когда на рынке вывешивают шматок сала, он производит на людей сильное впечатление, зато усердный труд, что лежит в основе всякого великолепия и благодаря которому производятся ткани, меха, пряности и вина, и благовония — не ставится ни в грош.

Так и выходит, что одни — и это мы с вами, купцы, терпим страшное угнетение, а другие — знатные господа из замков — пользуются всеми привилегиями и славой.