Том 2

Короче: при первой встрече Рейхерт ничего ровным счетом не добился! Только он остановился перед рыцарем, раздвинув для надежности ноги, только взглянул на его острый нос — как прости-прощай задуманное, прости-прощай отвага. прощайте затверженные слова!

В тот раз пан Петр на красное словцо не скупился:

— Ты чего это несешь, торгаш, что так чудно стоишь? Не пролез ли у тебя козел промежду ног?

И королевский егерь, захохотав, нахлобучил Рейхер-ту шапку на уши. Этот хохот до сих пор звоном отдавался в ушах купца.

— Пресладкий Христос, прибежище грешников, конец мне пришел, аминь, аминь.

Со стоном на устах, сунув руку в карман, с одной штаниной, задравшейся вверх, а с другой — сползшей до полу, купец, шаркая ногами, поплелся к дверям.

Когда он вместе с женой и сыном шел по подворью, кланялись ему челядинцы, а хозяин складских помещений пожелал, чтобы святые слова благовеетвования слушали они в спокойствии, к радости и спасению души. Купчиха выступала будто пава; сын по имени Филипп вышагивал павлином, и у одного лишь Рейхерта тяжко было на душе.

— Боже, Боже, лучше бы мне этого не видеть!

— Что ты сказал?

— Говорю тебе, сударыня, не след искушать судьбу. Не лучше ли нам спокойненько домой воротиться?

— Голубчик, да я сумею потолковать с дворянами. Я тебя не подведу! Идем, идем, прибавь-ка шагу!

Так и пошли они дальше. Шли навстречу радости христианского мира и на радость всем купцам. Любо-дорого смотреть на них. В левой руке Рейхерта хрустит пергамент — в знак того, что купцу пергамент прочесть — как бичом щелкнуть. Что до правой руки, то она на весу, потому как купец большой палец за пряжку засунул.

У храма, воздев ладони, пристроив между нот шляпу, сидели нищие. Один был слепец, у другого — глаза затянуты какой-то пленкой, третий зрит лишь одним глазом, а четвертый — хромец. Этот опирался на страшную клюку.

Когда семья Рейхертов приблизилась к нищим, кивнул купец служанке, чтоб подала убогим милостыню. И взяла служанка четыре денежки: три целехонькие, а одну ломаную. И положила она в протянутые руки слепцам старые монетки-жестянки, Бог знает как уцелевшие, а обломок подала хромцу.

— Две монетки, — заметил хромец, — ты подала за купца и купчиху, а мне за их сыночка жалкий обломыш подаешь! Примечай, как бы Господь согласно этому не поделил и счастье! Как бы он не прогневался на молодого человека! Вижу, ждет его злая судьбина!

Служанка прикрикнула на нищего, но на душе у нее сделалось тоскливо. И радости как не бывало! А как испугался пророчества Рейхерт — этого и в словах не выразишь!

Так вступили они во храм. Рейхерт оставил сынка с молодежью, а сам с женою пошел за костельными прислужниками и стал на том месте, откуда хорошо было видать со всех сторон. Ах, купчиха вне себя от счастья. Гордость переполняет ее сердце, она на верху блаженства. Будь она осмотрительнее, то заметила бы, как шепчутся, наклонясь друг к дружке, соседки, как перебрасываются они словечками, порочащими всех купчих. Пани Анжеле это безразлично, ей не до того, зато каково купцу! У купца уши как у филина, у него все на слуху, он слышит даже больше, чем говорится вслух! Смилуйся над ним, Господи! Тащится он по образовавшемуся проходу, шаг вперед, два назад. Топчется на месте, трет ногой об ногу.

«Ох, сердечко, не выскочи из груди! Хочу дождаться пана Петра, ничего другого мне не остается. Расскажу ему сказочку о сумасбродке-супруге. Может, посмеется он над женской кичливостью, может, поимеет ко мне снисхождение. А почему бы и нет? Хоть пан Петр первый после короля, ежели начинать счет прямо с него, да в карманах у него пусто, а я ссудил ему по-христиански».

Пока купец размышлял, купчиха — прямая, стройная, голова высоко поднята — переводила взгляд с одной барышни на другую. Казалось ей, что все идет ладно, но заносчивые дворянки отодвигались от нее, и вокруг Анжелы — даже без стараний усердных костельных служек — зияла пустота.

Когда зазвучало пение и священники приготовились выступить из алтаря, подскакал к храму пан Петр. Бросив узду слугам, помог дочери сойти с паланкина и, опустив руку на эфес сабли, позвякивая шпорами, устремился в храм.

Тут вполне уместно заметить, что пан Петр был весьма знатен и с тех пор, как себя помнил, ни разу не взглянул на того, кто идет пешим ходом. Так как же он обойдется с купцом? Согласно старым своим привычкам или — по крайней мере на людях — сжалится над Рей-хертом? Ведь владелец дома «У лягушки» — богач! Ведь Петру известна сила денег, ведь он преклоняется перед богатством, ведь у него нет ни полушки, нет ничего, кроме того, что подкинет король да что сам он выжмет из тощих земель.

Вам, разумеется, известна басня о лисице и винограде? В ней сокрыта и мудрость гордецов, отказывающихся от владений, которых не могут приобрести.

— Ежели бы я захотел, — говаривал пан Петр, — ежели бы пришлось просто побегать, я взял бы мешок золота, да мне на золото наплевать! Противно! Клянусь, я полагаюсь на одного лишь короля и на свой меч! До самой моей смерти никто меня в лавках торгашей не увидит!