Том 2

Дьякон Разек пожал плечами, отвесил старцу — тот оказался ландмистром — низкий поклон и, насмешливо поглядывая по сторонам, повел славного латиниста и четырех его товарищей к дому, где. поселились священнослужители, приехавшие с королем. Там крестоносцев встретил один каноник. Но переговоры снова не клеились. Никто — ни польские, ни чешские священники — не смог найти общий язык с гостями. Тяжкое дело!

— Как быть, братья? Как растолковать наши соображения? Епископ хворает, его поверенный сидит у короля — а без них не о чем и говорить!

— Епископ не столь слаб, чтоб не мог с ними побесе-дорать. Не лежит он в постели, а греется у огня. Отведите крестоносцев к нему в комнату!

Оломоуцкий епископ Бруно (так же как его поверенный) был немец. Когда появились гости, он произнес всего несколько слов, и крестоносцы почувствовала себя как дома. Начали болтать по-немецки, позабыли про свою латынь, принялись вспоминать о немецких замках, которые похожи один на другой как две капли воды. Епископ вспомнил о Магдебурге, а ландмистр знал Магдебург как свои пять пальцев. Воспоминания были всем приятны.

И лилась немецкая речь, и пока она звучала, перед мысленным взором святых отцов оживали лесок на немецком откосе, слышались голоса и крики, певучий голос и нежная лютня. Слышалось в этой речи бряцание оружия, промелькнуло в этой речи упоминание о нестрогой женщине с мешочком у пояса. Ландмистр, епископ и все крестоносцы словно видели ее плутовскую улыбку.

Меж тем Разек, добрый дьякон из Мазовецкого монастыря и славный креститель язычников, покинутый всеми, стоял у дверей. Что делать? Что предпринять? До самого Божьего полдня пальцы кусать?

Дело затягивалось. Разек осердился. Громко хлопнул дверью и вышел. Кого же видит он пред собою?

В прихожей, где страшный сквозняк, стоит чешский монах. Дрожит от холода и тоже очень сердит.

— Дьякон, я жду здесь благородного ландмистра. Долго жду. Пальцы в опанках зазябли и, право, если бы мне не приказано было передать ему поздравления от приора, то давно бы ушел. Ты был с крестоносцами больше часу. Ты занимал время ландмистра. Однако почему же теперь он не дает мне знак войти?

— Я, — ответил Разек, — я у ландмистра ни минуты времени не занял. Только стоял молча под дверью, и никто меня не звал, и тебя тоже никто не позовет! Так что возвращайся домой, добрый монах! Крестоносец не подставит тебе скамьи, не предложит сесть и не станет с тобою разговаривать. И даже если бы это случилось — ни чешские, ни польские священники не в состоянии понять их латыни! Речь крестоносцев, — добавил он, заметив улыбку на лице монаха, — так же мало напоминает речь святых текстов, как жалкий лошак — доброго коня.

Священник, поджидавший ландмистра, тоже неодобрительно отозвался о крестоносцах. И развязались у них языки. Чех соглашался с Разеком, а Разек — со своим знакомцем. Расстались они приятелями, которых связывает нанесенное обоим оскорбление. Один касался плеча другого, у обоих лоб пересекли резкие морщины, у обоих от гнева кривились уголки губ.

КМИТАС

И назавтра сталось так, что Пршемысл Чешский исполнил — в том, что касалось имущественных притязаний, — просьбы мазовецкого вельможи и после беседы, которая его нисколько не увлекла, высказал желание отправиться в леса на охоту. Он щадил коней, хотел дать передохнуть людям; приказал чешским дворянам оставаться на своих местах, а сам отправился с Земомыслом.

Так вот, дружина Пршемысла расположилась на отдых. Рыцари сняли доспехи, повесили шлемы на деревянные колышки и, упершись подбородком в грудь, повернув ступни к огню, стали вспоминать о лучших временах.

Ах, быть рыцарем — нехитрое занятие, но вот король — королю нигде и никогда не сидится!

Посреди лета, когда небеса покрываются лазурью и окидываются перламутровым блеском, королю грезятся суровые зимы севера, где разносится карканье ворон и волк, принюхиваясь к земле, бежит по следам всадников.

В мыслях король уносится из одного края в другой, все дальше и дальше, забредает в уединенные места, шагает по равнинам, проникает на север, в полунощные края, к морю и вспененным волнам. Устремляется все дальше и дальше, бежит, как бегут волки, и северный ветер треплет султан на его шлеме. Ах, короля, как нищих, гложет голод! Король жаждет увидеть край свега, где перстом Божиим начертано на сугробе: Hie sunt leones[5].

А когда наступает зима и добрые хозяева жмутся к огню — вы видите, как они хитрят, играя в кости? Когда всяк предается безделью и блаженствует в укромном уголке, как вы думаете, чем тогда занят король?

Подставив спину непогоде, бродит он по снегу. Беспокойный дух его стремится куда-то в полуденные земли, где произрастает дерево, напоминающее веер, где заливается трелями соловей и по мягонькому, меленькому песочку ползут, переваливаясь, черепахи.

— Ах, быть властителем — нелегкое занятие! Слуги, что, сидючи у камина, поджаривают свой левый бок, лениво поворачиваются и отгоняют стражу: