Том 2: Театр

Королева (подняв вуаль). Это вы так кричите, фрейлейн фон Берг? (Преодолевает последние ступени.) Мне не нравится, когда кричат. Вы что, так всю жизнь и будете ругаться с беднягой Вилленштейном? Здравствуйте, Феликс. (Станиславу она салютует хлыстом.) Сударь! Фрейлейн фон Берг была вчера встревожена тем, что ваш голос слышен был даже в парке. Ее собственный голос я только что слышала на другом конце вестибюля. Правда, она не читала. Когда она читает, ее вообще не слышно.

Эдит (продолжает кланяться). Ваше Величество…

Королева. Оставьте нас. Вы наверняка еще должны много что сделать и сказать перед отъездом. (Эдит приседает и уходит в маленькую дверь слева.) Итак, Феликс, Эдит фон Берг все так же вас донимает? Я вызвала вас, чтобы обговорить детали подготовки нашего эскорта. Но прежде всего я должна заняться книгами. Вы можете быть свободны. Дайте распоряжения вашим людям. Я вас вызову через некоторое время.

Феликс кланяется и выходит в дверь справа.

Сцена 6

Королева. Я уже не могла выносить чье-либо присутствие. (Снимает шляпу и бросает ее на кресло. Хлыст остается у нее в руках.) Вилленштейн смотрит на меня квадратными глазами, а я была так жестока с фрейлейн фон Берг. Они, наверное, объясняют мою нервозность скорым отъездом. На самом деле я просто не могла больше жить, не оставшись с тобой наедине. (Падает в кресло подле печи.)

Станислав (становится на колени возле ее ног, как во втором акте.) Как только ты уходишь, мне кажется, что тот, кто нас видит во сне, просыпается. Но нет. Он снова ложится спать. Я вижу тебя, и сон продолжается.

Королева. Любимый…

Станислав. Скажи еще…

Королева. Любимый…

Станислав. Еще, еще, еще… (Закрывает глаза.)

Королева (целует его в волосы). Любимый, любимый, любимый, любимый.

Станислав. Как чудесно.

Королева. Я мчалась, как вихрь. Поллукс летел, как гроза. Мы врезались в ледник, как ласточка врезается в зеркало. Ледник меня манил. Он посылал мне белые молнии. Он сверкал и искрился! Тони отставал на своем арабском скакуне. Я чувствовала, что он хочет крикнуть, чтобы я остановилась, но закричать он мог только пальцами, а пальцы его сжимали поводья. Однажды я обернулась, и он сделал мне знак. Я хлестнула Поллукса. Я толкала его прямо в озеро. Озеро поблескивало внизу. Между ним и горами парили орлы. Я была уверена, что Поллукс сможет прыгнуть, полететь, поплыть в воздухе, как они, и перенести меня на другой берег. Он был весь в пене. Но вот он успокоился. Стал на дыбы. Остановился как вкопанный у края пропасти. Он осторожен. Бедняга Поллукс! Ведь он ни в кого не влюблен.

Станислав. Ты сумасшедшая…

Королева. А ты укладывал книги. Ты не сердишься на меня? Безумная жажда жить, жажда одолеть смерть заставила меня мчаться, не быть больше ни королевой, ни женщиной, а бéгом, бешеной скачкой. И как я могла думать, что счастье — это что-то гадкое, отвратительное. Я думала, что стоит жить только ради горя. Вернуть счастью его красоту — как это было трудно. Счастье уродливо, если оно — отсутствие горя, но если счастье так же ужасно, как горе, оно блистательно!

Я была глуха и слепа. Я открываю горы, ледники, лес, я открываю мир. Кому нужна гроза? Я сама — гроза, я и мой конь.

Станислав. Я тоже ничего не видел и не слышал. Но сколько всего узнал за эти два дня.

Королева. Посмотри на мою шею. Сегодня утром медальон скакал, подпрыгивал, крутился, бил цепочкой по плечам. Он хотел бы меня задушить! Смерть, в нем заключенная, кричала мне в уши: «Ты хочешь жить, девочка? Не выйдет!» Я его сняла у себя в комнате. Пусть там лежит. Я его заберу оттуда, когда мне будет столько лет, сколько сейчас эрцгерцогине, и ты меня разлюбишь.

Станислав. Я брошу его в озеро вместе с моими стихами.

Королева. Но ведь я тебя узнала по стихам, Станислав.

Станислав. Да как я мог быть тем, кто написал эти строчки, да еще тысячи других, которые я сжег в деревне.

Королева. Так значит, те стихи, что ты сжег в деревне, были тоже обо мне?

Станислав. Да, о тебе.

Королева. И ты их сжег, потому что боялся, что дом обыщут и найдут их?

Станислав. Да.

Королева. Чтобы их не нашли после моей смерти?

Станислав. И не воспользовались ими после моей. Да.

Королева. После твоей смерти и после моей, какое это все имеет значение?

Станислав. Я не хотел, чтобы моя жертва была опорочена; и чтобы меня опорочили, я тоже не хотел. Тебя бы превратили в героиню, а меня — в героя.

Королева. Это было так оскорбительно?

Станислав. Да, любимая.