Том 2. Сумерки духа

– Да, вы почти угадали. Почти, – потому что вы, вероятно, думаете, что если б я видела жизнь близко, все испытала сама, все пережила, – я была бы умнее, лучше, сильнее. А это не так. По существу, я чуть не так же неопытна, как вот эта институтка Сонечка, которую вы сейчас видели. Я бы так же, как она, могла воскликнуть с любопытной тоской: а хорошо, должно быть, любить и быть любимой! А между тем я не воскликну. И у меня, и у нее белые страницы в прошлом. А ведь есть между нами разница? Так все это – книги. Книги и есть уже жизнь. И книга еще лучше учат, чем жизнь… если умеешь их перерабатывать в душе, как жизнь.

Кириллов подумал, потом вдруг спросил угрюмо:

– А ведь вы замужем были?

Этот вопрос звучал резковато, но Валентина не обиделась.

– Была, – сказала она, усмехаясь. – Мой опекун, любивший меня с детства, как дочь, женился на мне. Ему было пятьдесят восемь, а мне двадцать. Я ухаживала за ним и очень плакала, когда он умер.

– Значит, не любили его?

– Как? Как в романах пишут? Нет.

– И никогда не любили?

– Строгий допрос…

– Нет, не шутите. Я просто спрашиваю. Я оттого спрашиваю, что мне нужно знать, угадал ли я вашу душу.

– Я знаю, знаю… Мы друзья. Я оттого и говорю вам. Нет, не любила. Так, иногда, как будто намек, начало чего-то, предчувствие. Но сейчас же все кончилось – обстоятельства, или так… Нет, я никого не любила.

– Но ведь вас любили?

– Не знаю. Я пугалась и уходила от любви, которую часто вызывала намеренно. Видите, как я с вами искренна. Постойте, впрочем… Не всегда так случалось… Любовь одного человека я выносила долго, она мне нравилась, и я привыкла, это началось еще при жизни мужа. Но сам он мне не нравился, я не могла бы его полюбить. И еще он мне потому не нравился, что я часто, для него же, должна была лгать ему. Вероятно, так всегда бывает при любви. Я и боюсь, когда любовь близко. Впрочем, теперь все кончено.

– Отчего же?

– Мы как-то разошлись. Перестали понимать друг друга. Он очень значительный человек, только мы не пара. Я хочу вперед смотреть и думать, а он все только около себя. Скучно.

Кириллов встал и прошелся по кабинету. Совсем стемнело. Только угли в камине тлели багровым пятном.

– Будем друзьями, Валентина Сергеевна, – сказал вдруг Кириллов и протянул руку. Голос у него стал другой, точно не его. – Вы простите, если я вас неловко спрашивал. Я хотел знать. И я одинок, и у меня все книги. Вот и будем помогать, я вам, а вы мне. Да? Скажите, если не хочется, если вы думаете, что мы не товарищи. Я этого, знаете, никому не говорил. А вот мне сразу почудилось, что у вас живая душа.

Валентина тоже встала и обеими руками взяла его руку.

– Хочу, будем друзьями, – проговорила она. – Я в вас тоже чувствую хорошее.

Яркий свет от внесенной лакеем лампы ослепил ее, она невольно закрыла глаза ладонью. Кириллов отошел к столу.

– Наденьте абажур темнее, – проговорила Валентина. – Письмо? Городское?

– Посыльный принес.

Валентина взглянула на адрес и узнала почерк Звягина. Детское любопытство проснулось в ней на минуту.

– Вы позволите? – обратилась она к Кириллову, разрывая конверт.

Письмо было очень коротко.

«Я понял, – писал Звягин, – что я жил обманом. Вы открыли мне глаза. И я вижу, что любви к вам у меня нет – и не было никогда. Я сохраню к вам самое сердечное расположение и от всей души хочу, чтобы вы нашли свое счастье, как я постараюсь найти мое».

Валентина ни на минуту не усомнилась в. искренности письма, хотя человек более опытный, вероятно, заподозрил бы что-нибудь иное – и ей стало на мгновенье больно. Слова были оскорбительны, почти грубы.

Кириллов заметил тень на лице Валентины.

– Вас что-нибудь расстроило?

– Нет… – солгала она, невольно краснея. Но не было сил показать ему такое оскорбительное письмо. – Нет, это так, записка. От Звягина.

– Звягин? Это, кажется, мой оппонент… Я был у него однажды… Странный человек! Потом он приезжал в Москву и заходил ко мне. Рассказывал мне, между прочим, что женится и получает место учителя, почти профессора, в одной частной гимназии, здесь. Будет читать барышням историю литературы. Что ж, он способный. В нем только нет последовательности, а какая-то неудержимость.

– Он женится? – переспросила Валентина.

– Кажется, женился уже.

– Вы не знаете, на ком? Не на Бонч?

– Право, не могу сказать наверное. Помнится, будто на ней.

Валентине стало еще больнее. Это было совсем по-женски, почти неумно и нелепо. Она поняла, вспыхнула и, решив скрыть боль, проговорила веселым тоном, меняя разговор:

– Так вы будете меня завтра слушать на благотворительном вечере графов Нератьковых? Вот вы увидите, какая бы я была актриса!..

– Я избегаю этих вечеров в высшем обществе, да еще благотворительных, – сказал Кириллов. – Но для вас пойду.

Он стал торопливо собираться – и ушел как-то сразу, неловко, неожиданно. Валентина осталась одна.