Где море бьется диким неуком,Ломая разума дела,Ему рыдать и грезить не о ком,Оно, чужие удилаСоленой пеной покрывая,Грызет узду людей езды,Ломает умные труды.Так девушка времен Мамая,Свои глаза большой водыС укором к небу подымая,Вдруг спросит нараспев отца,Зачем изволит гневаться?Ужель она тому причина,Что меч жестокий в ножны сует,А гневная морщинаЕго лицо сурово полосует?Лик пересекши пополам,Согнав улыбку точно хлам.Пусть голос прочь бежит, хоть нет у гласа ног,Но разум – громкой ссоры пасынок.И не виновна русская красавица,Когда татарину понравится,Когда с отвагой боевойЗвенит об месяц тетивой.«Ты знаешь, как силен татарин,Могучий вырванным копьем!Во ржи мы спрятались, а после прибежали,Сокрыты спеющим жнивьем.И темно-синие цветыШептали нам то «вы», то «ты».И смотрит точно Богородица,Как написал ее пустынник,Когда свеча над воском таетИ одуванчик зацветаетВ ее глазах нездешне синих.И гнев сурового растает,И морщины глубокие расходятся,И вновь морские облакаДорогой служат голубка.И девушкой татарского полонаСмотрело море во время оно.
Идут священные рассказыО том, что было и что будет.Здесь были все: башкир чумазыйИ темные востока люди.Как стерегла судьба суровоПути удалого ловца,А он, о ней не беспокоясь,Стоял, пищаль свою за поясС беспечной удалью засунув,Среди таинственных бурунов,И в самом вызове степенный,Стоял, венком покрытый пены.А на корме широкой палубыЛишь ветер пел ночные жалобы.А люди, те знали их…
Внимательно читаю весенние мысли бога на узоре пестрых ног жабы.Гомера дрожание после великой войны, точно стакан задрожал от телеги.<Уота Уитмана> неандертальский череп с вогнутым лбом.И говорю: всё это было! всё это меньше меня!