Я был так рад, тронут визитом живых! Ведь я отвык от жизни!.. Последние гости, черви – они изласкали меня до костей.
…Толпы червей разнесли меня в Бессмертье!
И в смерти – щель!
Я скрылся в траве. – Прорвался травой…
– Знаете о чем шептали те травы! –
– «Подайте коровьи желудки – Март хочет снова к человеку!»…
Слезы черные
Драгоценному Николаю Варфоломееву.
27 ст. ст. Январь 1918 год.
Я растерзал ночь. Черные клочья я расшвырял по углам комнаты…
– Но за окном!!!: –
Она давилась в стекла!
Упорная мгла просочилась черной кровью в стекла!.. У подоконника – на полу запекалась. Черное пятно – лужа мглы!
Я смыл и это пятно: – Смыл лучами свечи. Поставил свечу на подоконник!
Язык желтый лизал фитиль и мглу заоконную.
Трепетали в углах скомканные клочья ночи.
Уязвленно и пытливо моргали углы комнаты…
Вдруг раскрылась дверь.
Вошла тусклая Пустыня…
Как шлейф шуршал песок у порога.
Пустыня раздвинула ребра мои и простерлась в сердце моем.
Как шлейф шуршало сердце в песках…
Я угорел Пустыней: –
– Все морщины тревожно собрались на лице моем. Глаза насторожились косо. Веками стряхнул слезы. Стиснул губы.
Зубами врезался в сердце!
– Довольно!!!: –
И я из флакона выплеснул чернила в лицо зеркала!
– Черный ответ.
– На, Зеркало… Возьми эти клочья и вытри черные слезы.
Стекало и запекалось.
Обряд на полуночи
Канеда-сану.
27 ст. ст. Январь 1918.
Звезды зябли на сучьях осенней мглы.
Продрогли звезды и мигали. –
Качались во мгле…
По земле – внизу шарил ветер в засохшем…
Камень скатился в откос и – как вкопанный, – стоит внизу. –
К нему подползают волны, омывают, причесывают его мох.
Камень не хочет ласки и в брызги дробит волны.
Какой-то человек прошелся по берегу…
Он стеком водит по волне, бороздит, – язвит ее…
Морщинится волна…
…Вдруг человек чиркнул спичку, взглянул на часы, надел монокль на левый глаз и пошел в море.
И – утонул в нем.
…Монокль скатился с его глаза.
Какая-то рыба клюнула часы и стала играть у лица его…
Визитку царапали крабы…
154
29 Января 1918 года.
Скорбь новоселья
Варваре Статьевой.
Я вошел в новую комнату.
Серафима – жена моя, – сказала, – что ночь… темно.
Пусть так!..
Но ведь Март начинает ночью.
Новоселье справлю как-нибудь в сумерки: –
Жену отправлю в кинематограф и тихонько, втихомолку, справлю новоселье…
А если кто-нибудь войдет в те сумерки я крикну, сквозь зубы:
– «Крючок, мне помешали!»
– «Веревка, ты очень длинна!»
– «Петля, ты слишком послушна!»
Пришедшему суну руку и выжму улыбку:
«– Здравствуйте, почему вы вошли в сумерки?.. Разве так можно! – Надо вечером, когда зажигают лампы, когда ноги над полом… Давайте, впрочем, повесим на крючок веревку, просунем в петлю сумерки и чиркнем спичку…»
Когда он уйдет я буду читать хрестоматию какую-нибудь…читать… пока не заплачу… заплачу… заплачу, а, может быть, пойду в кафе или в церковь…
Или все-таки повешусь, несмотря на то что ночь.
Горбатый любовник
Глубоко-много-щедро любимому моему Шурочке Левитану.
Она жадно целовала его горб и рдяные ее волосы осыпались на его плечи и шею.
Он скорченно улыбался в подушку. Зажмурил глаза пристально и скорбно. А губы дрожали и сохли.
Она грудью льнула к его коленям и багровые волосы ее осыпали его ноги и живот.
Он улыбался и улыбка сводила лицо.
Она шептала бредно безумные слова ласкала чадно урода. Он моргал, четко вслушиваясь в бред ее.
Она отдалась ему…
…Он покинул ее пышное тело, насытившись… и горбом оттолкнул ее грудь.
Задремал усталый горбатый.
А она металась в желании… Прильнула к спящему.
Вздрогнул и снова горбом оттолкнул ее грудь.
Женщина слезами смочила его горб…
Вдруг вскочила; быстро оделась.
Накинула боа и подошла к спящему.
Нагнулась – поцеловать прощально любовника… Но вдруг вскочила и со злобой каблучком ударила его в горб.
«– Прощай!.. Я разлюбила ваш горб!.. Никогда больше не ласкать его… Пусть ваш горб лижет собака!!!»
– Горбатый натянул простыню на горб, сжал губы, заморгал и умер… причем съежился насквозь.
…Осенью черви дырявили его гроб. А на крест спадали рдяные, багровые листья клена.
Звезды и цифры
Эту Мартелию Валентине Михайловне Балицкой дарует Автор.
Изумрудные черви*