Том 2. С Юрием Гагариным

Мы на Ханойском велосипедном заводе. Только что обошли цехи, где на старых станках полукустарным способом сто шестьдесят черноглазых парней делают в день восемьдесят великолепных велосипедов. Теперь мы сидим за столом, пьем обязательный при беседе чай и говорим. Против нас рядом сидит молодой директор завода партиец Хонг Тоам и старый капиталист, бывший член дирекции Тхэй Суан. Они работают вместе. Вместе решили и говорить с корреспондентами.

Два умных, два деловых человека. Каждый из них хорошо понимает сложный и неизбежный процесс переустройства.

— Не жалко было расставаться? — полушутя-полусерьезно спрашиваю капиталиста.

Тхэй Суан тоже улыбается:

— Надо быть круглым дураком, чтобы не понимать, что к прошлому возврата нет… Мы должны или идти вместе с народом, или нас… — Тхэй Суан смахивает крошки со стола и ждет, что скажет директор…

Велосипедный завод был типично капиталистическим предприятием. Тут из рабочих выжимали все, что можно выжать… Но теперь другие времена. Тхэй Суан это хорошо понял. Тхэй Суан уговорил компаньонов сделать предприятие частногосударственным… Что это значит?

Двое берутся за карандаши. На бумаге растут колонки цифр, из которых можно понять, что теперь завод принадлежит государству — сырье поставляет государство, продукцию продает государство, главная часть дохода идет государству… Свое место отведено и бывшим владельцам. Семеро бывших частников получают долю прибыли. Кроме того, они, как и все, получают зарплату — они остались работать. Да, конечно, теперь работа только по способности. Тхэй Суана выбрали в управление, в торговый сектор.

А его бывший патрон Кей Сон красит велосипеды…

— Велика ли прибыль завода?

— Да, прибыль сейчас большая. Завод сильно вырос. Посудите — семнадцать велосипедов в день и восемьдесят… Ну, мы получаем старую прибыль, ту, что была при семнадцати.

— Сколько же выходит?

Два человека опять пишут цифры… Бывший капиталист получает сто двадцать донгов зарплаты и триста прибыли. А партиец-директор?

Директор — сто донгов зарплаты. Каждый из рабочих — тоже около ста донгов.

Такова первая ступень отмирания частной собственности. Непросто и нелегко было шагнуть на эту ступень. Много терпения, кропотливой работы партийцев и самих рабочих требует эта ступень. Большую роль играет молодежь, которая дома, в семье убеждает, разъясняет родителям, что к старому возврата нет.

В половине двенадцатого рабочий и служащий Ханоя едут обедать. Для милиционера под зонтом это самое тяжкое время. Две руки в перчатках, как два весла, мечутся над велосипедным морем. В двенадцать милиционер вздохнет свободно — до двух часов перерыв.

Не завидуйте столь долгому «обеду». С двенадцати до двух просто трудно работать. Ханой — это тропики. К обеду солнце пускает горячие стрелы прямо в макушку. Разбухает и тянется к цифре 40 ртутный столбик. Прибавьте к этому огромную влажность, и вы поймете немецкого дипкурьера, который жаловался в самолете: «В Ханое я чувствую себя, как рыба, брошенная в мокрую траву, — дышать можно, но очень трудно». Действительно трудно. Рубашка липнет к телу, ложишься в постель — простыни влажные. Одно спасение — зеленые ставни и два пропеллера под потолком.

Вьетнамцы легче переносят свой климат. Но перерыв на обед неизбежен. Не думайте, однако, что ханойцы в это время лежат пластом и ждут прохлады. Обед — самое бойкое время торговли.

Ханой издавна считался торговым городом. Этот титул он и теперь еще носит. Несмотря на жару, пестрые торговые улицы кипят народом.

Веками утверждался торговый порядок: каждой улице — свой товар. Вот и нареклись улицы: улица Сахара, Абрикоса, Паруса, улица Петуха, Кирпича, Хлопка. Более часа сидели мы на ступенях маленькой лавки продавца рыбы, шутника и балагура Динь Тю. Я обещал написать ему из Москвы. Вчера, отправляя письмо, я улыбнулся забавному адресу: «Ханой, улица Жареного шашлыка из рыбы…»

Старый, феодальный Ханой! Скоро он будет островком в большом благоустроенном городе. Но и на пестром островке неминуемо дыхание нового. Названия улиц, наверное, останутся. И почему не оставить названия, получившие в наши дни оттенок романтики? Но сущность торговли меняется. Рядом с лавкой Динь Тю вырос новый универмаг. Он, может быть, менее живописен, чем пестрые древние лавочки, где сзади прилавка — мастерская, а еще глубже — кровать и стол хозяина. Но универмаг удобнее, чище, в нем новые товары, с ним трудно конкурировать. Торговля на древних улицах цеховых мастеров и торговцев переживает то же самое, что и частное производство.

Давайте почитаем вывески. Их бессчетно много. Они не лишены романтики, даже лиризма, они забавны порой в своем желании во что бы то ни стало перекричать соседа. Вот вывеска: «Счастье безбрежное». Текст помельче уверяет прохожих, что только на этих розовых с птицами подушках вы будете безбрежно счастливы.