Том 2. Рим / После Рима

Ты, нежнее светил ясных Латониных,
И звезды золотой краше Венериной, —
       Дай мне сто поцелуев,
              Дай не меньше, чем Лесбия

Их давала певцу многожеланному, —
Сколько нежных Венер и Купидонов всех
       На губах твоих реет,
              На щеках твоих розовых;

Сколько жизней в глазах, сколько смертей несешь,
Сколько страхов, надежд, радостей, смешанных
       С постоянной заботой,
              Сколько вздохов влюбленных уст, —

Столько, сколько в мою грудь ядовитых стрел
Легкокрылый вонзил злою рукою бог,
       Столько, сколько в колчане
              Сохранил он своем златом!

С ними нежности дай, дай откровенных слов;
Сладкозвучным прибавь шепотом лепетов,
       Не без нежной улыбки
              И укусов, желанных мне, —

Как дают голубки клювом трепещущим
Хаонийские друг другу ласкательно,
       Лишь зима унесется
              Вместе с первым фавонием.

Припади мне к щекам, словно безумная,
Взором всюду скользи ты сладострастнее
       И вели, чтоб тебя я
              Бледную поддержал в руках!

Я тенетами рук стан твой опутаю,
Жарко и крепко сожму груди озябшие,
       Снова жизнь я продленным
              Поцелуем в тебя вдохну!

Будет так, пока сам падать начну, и дух
Меж лобзаний меня влажных оставит вдруг,
       И скажу я, слабея,
              Чтоб ты в руки взяла меня, —

И тенетами рук стан мой опутаешь,
Теплой грудью прильнешь ты к охладевшему,
       Жизнь ты снова продленным
              Поцелуем в меня вдохнешь.

Так цветущих годов время, мой свет, с тобой
Вместе будем срывать: вон уж несчастные
       Злая старость заботы
              И болезни и смерть ведет…

(Пер. С. Шервинского)

Мы просим прощения у читателя за столь строгую и тяжеловесную классификацию такого легкомысленного предмета, как поцелуи, воспетые Секундом. На частностях этой классификации настаивать не приходится: в некоторых стихотворениях присутствует по нескольку циклизующих примет, и при желании их, наверное, можно было бы сгруппировать и иначе. Настаивать можно только на одном. Эти стихи – никоим образом не стихийно возникший результат вдохновения влюбленного юноши: на таком вдохновенном порыве можно было бы написать одно, два, пять стихотворений о поцелуях, но не девятнадцать, столь всесторонне охватывающих тему. Перед нами – налаженная пятнадцатью веками риторическая фабрика слова; навыки такого производства каждый молодой латинист усваивал с детства и пользовался ими, почти не прилагая сознательных усилий; «сырьем» здесь, конечно, были подлинные душевные переживания поэта, но до читателя они доходили только в неузнаваемо переработанном виде.

Конечно, определить направление разработки каждого стихотворения – это еще не все. Нужно было четко оформить его внутреннее строение, по Аристотелеву слову «целое – это то, что имеет начало, середину и конец». Это значило: в одних стихотворениях выделить звучными запоминающимися словами начало (по традиции античной оды), как в 4, 9, 16, в других выделить прямою речью, сентенцией или парадоксом конец (по традиции античной эпиграммы), как в 3, 9, 10, 11, 18; в одних расчленить серединную часть на четкие, ступенька за ступенькою, фразы (как в элегическом размере в 6, 10, 15), в других слить ее в длинном клубящемся периоде (как в лирических размерах в 5, 6); в мифологической разработке темы подчеркнуть эпический элемент, в других случаях – лирический. Но это для начитанного поэта представляло не так уж много трудностей, и на этом мы можем не останавливаться. Читатель при желании сам заметит, например, как перекликаются друг с другом два вступительных стихотворения – 1‐е, ведущее от эпического повествования к лирическому «я», и 2‐е, ведущее от лирического «я» к эпическому описанию; как неброско, но отчетливо сменяют друг друга прошедшее, настоящее и будущее время в стихотворениях 1 и 3; как укрепляет композицию фольклорный параллелизм образов и фраз в стихотворениях 7, 8 и особенно в 16.