Том 2. Рассказы. Книга 2

Вечереет. После ужина расходятся якуты. Выходит из юрты отец Глеб. Вокруг пустынно. Весенняя ночь придвинулась. Стоит. Дыханье ее как единая серебряная песня, такая тихая, такая мирная, такая мудрая. Долго бродит бессонный иерей по весенней земле. В полночь подымаются из оврагов и озер темные силы.

И этим новым голосам внимает молчаливо отец Глеб.

Взбугрилась, вздыбилась косматая тайга. И пошли по ней густыми толпами косматые туманы. Как будто табуны белогривых коней бегут из чащи. Потом тянутся вереницей белые монахи. Потом мальчики немые идут, кадят кадилами, веют туманным ладаном.

И тонет, тонет в белой пене весенняя тайга.

Закружилась белопенная мгла по косогорам. Хороводные вихри понеслись. И бесшумный пляс ширококрылых туманов закружился бешено по кустарнику и полям.

Пошла ворожба несказанная. Все демоны сошлись к Медвежьему Косогору.

Но не страшно отцу Глебу.

– Что ж. И эта таежная нечисть, закружившая в неистовом тумане хоровод, тоже ведь рождена Богом. Бедные твари заблудились в шаманском тумане, но Господь вернет когда-нибудь их в свое лоно.

И стоит иерей неколебимо в белопенной тайге, творя молитвы от чистого сердца.

– Братья мои, демоны, – шепчет иерей, – вернитесь в лоно Господа моего Иисуса Христа.

Но вот засияла луна и развеялись туманы.

Тепло повеяло. Весенняя пьяная истома облекла и поля, и деревья, и озера.

И чувствует отец Глеб, что любит он землю как милую невесту.

Вот он опускается на колени и радостно плачет – влюбленный – и шепчет земле:

– Люблю тебя, люблю, люблю.

III

У отца Мефодия жена рожает.

Поп стоит в соседней комнате и говорит доктору:

– Вот вы смеетесь надо мною, называете меня нехорошими именами, а вы, доктор, войдите в мое положение. Восемь дочерей и больше никаких.

– А Даниил?

– Даниил Богом обиженный, сами знаете. Нет, верно вам говорю, ежели Глафира Ивановна опять девчонку родит, сан иерея сложу и с нею разведусь. Не могу я больше этого терпеть.

– Не дури, поп.

Из соседней комнаты раздается стон. Кажется, что раздирают коленкор. Потом тишина. Отец Мефодий прислушивается, как будто хочет разгадать, что ему предвещает тишина. И опять неестественный скрипучий стон. И потом крик, от которого холодеют колени. Точно на бойне.

– Доктор, а доктор. Как думаете, девчонка или мальчишка?

– Роды преждевременные, – говорит сурово доктор, – ребенок, может быть, не выживет.

– Ах, грехи наши, – вздыхает Мефодий, – надо будет младенца поскорее окрестить. Агашка! Скажи дьячку, чтобы купель принес.

Притаскивают купель. В дверях показывается бабка.

– Скоро.

Через минуту – опять крик, от которого доктор затыкает уши.

– Ну что? Девка? – спрашивает поп и вздрагивает.

– На те, на те вам, – бормочет бабка и сует попу что-то полуживое в тряпках.

Поп с ужасом на лице, брезгливо кладет младенца на широкий диван.

– Вы бы к Глафире Ивановне пошли, – говорит Мефодий доктору, – а я младенца окрещу, а то неровен час.

Поп берет маленькое тельце и старается не смотреть на него. Он подносит его к купели – и толстые его пальцы судорожно нащупывают и сжимают маленькую шейку.

«Девка, – думает поп, – кошачье отродье».

Поп окунает младенца в воду, бормоча молитву. И опять крепко сжимает пальцами влажную шейку, и ему чудится, что младенец пищит.

– Хорошо, что окрестить успел, – говорит поп доктору, – младенец-то кажется, помер.

Доктор подходит и рассматривает трупик.

– А младенец-то мальчик, – говорит он равнодушно.

– Что? Что такое?

Поп не понимает сначала; потом думает, что доктор пошутил над ним.

– Какой там мальчик! Девка… Упокой, Господи, ее душу.

– Говорят вам: мальчик.

Поп с ужасом смотрит на раскорячившийся трупик.

– Бабка! – кричит он неистово. – Что же ты со мной сделала, проклятая. Что ж ты мне толком не сказала, что сына мне Бог послал!

– Теперь уж поздно, – говорит доктор, – поздно, долгогривый.

– Бог меня карает, – бормочет Мефодий. – Агашка! Беги скорей за отцом Глебом.

Приходит Глеб.

– Пойдем в церковь, – говорит отец Мефодий, – прошу тебя, отец, пойдем скорее: исповедоваться буду.

Вот они идут по косогору – уже по летней земле: в три дня протекла весна.

Идут – впереди маленький иеромонах Глеб, а позади большой, похожий на матерого сохатого, отец Мефодий. А со стороны кажется, будто Глеб высокий, а Мефодий низкий, будто Мефодий на брюхе ползет по земле.

IV

– Нет, не уходи от нас, Глеб, – говорит Сулус и обнимает шею иеромонаха.

Улыбается Сермягин, глядя на них.

Ах, какие смешные. Монах и этот якутский звереныш. А знаешь, Глеб, ты на нее похож, на мою Сулус. Вы узнали там что-то в тайге, чего я не знаю: вот вы и сияете. У вас есть какой-то свой Христос таежный, а у меня нету. Ну Бог с вами.

Отец Глеб целует Сулус и в лоб, и в губы. Сулус смеется и плачет.

Потом Сермягин и Сулус провожают отца Глеба. Он едет верхом на своей лохматой лошаденке. Куда? Он и сам хорошенько не знает. От улуса до улуса, до Лены, – может быть, переправится через Лену, заедет к Якутам; может быть, поедет на север…

Везде тайга.

Вот он простился с друзьями – и один в пустыне.