Том 2. Повести и рассказы

Вот я приблизился к лихтеру и проплыл над затонувшим бортом. Дальше, к корме, оба борта постепенно выходили из воды, а я теперь плыл вроде как по маленькой лагуне. Вода, защищенная от ветра бортами, была здесь зеркально-гладкая, и я видел в ней свое отражение — отражение человека в кальсонах и нижней рубахе. А сквозь это отражение на дне, в открытом трюме баржи, проступали неясные очертания продырявленных затонувших железных бочек и каких-то балок и металлических листов с ромбическими насечками. Причалив плот к корме, я ухватился за свисающую над кормой кромку обшивки и, подтянувшись на руках, влез на кормовую площадку. Здесь валялись какие-то серые промасленные тряпки, сломанный разводной ключ, старая автопокрышка с привязанным к ней ржавым обрывком троса. В стороне стоял небольшой разбитый ящик, я его пнул ногой — он не поддавался. «Мыло хоз. ядровое „Ленжет“», — было написано на ящике. И действительно, хоть ящик был изрядно разбит, но он был полон мыла. Я отодрал поломанную доску и стал вытаскивать мыло и класть его за пазуху. Оно было холодное и скользкое.

Теперь мне почему-то стало ясно, как все произошло. Конечно, я убил его — того, который с катера. Он подымал этот ящик, и в этот момент я его и убил. Никому я этого не смогу доказать, да это и неважно. Важно то, что я это знаю. Вот сюда он упал и лежал бы здесь до сих пор, если б те, с катера, его не подобрали.

Я присел на низкий носовой фальшборт, чтобы собраться с мыслями. Никакой особой радости я не испытывал, но понял, что произошло что-то очень серьезное. Потом я подумал, что теперь, если мне, не ровен час, и не повезет, если пусть даже не в бою, а на марше каким-нибудь дурацким осколком или пулей зацепит, — это будет уже не бессмысленно. Это будет уже так на так: ведь что-то и я сделал. Это будет баш на баш.

С этими мыслями я встал на плот и отправился обратно. Грести было тяжело, потому что мешало мыло, но мне было приятно, что я возвращаюсь не с пустыми руками. Поденщиков, наверно, похвалит меня за эту находку, он человек хозяйственный. По озеру шла небольшая рябь, но кругом было тихо и светло.

Поденщиков стоял на берегу с двумя винтовками.

— Чего это ты за пазуху напихал? — крикнул он.

— Целый ящик мыла нашел, — ответил я, подгребая к берегу. — Там еще много осталось. Может, еще рейс сделать?

— Не надо, — сказал он. — Что нам, спать на этом мыле, что ли? Давай я отнесу мыло к шалашу, а ты иди Абросимова смени.

Я оделся и пошел к бочкам.

— Идите отдыхать, — сказал я Абросимову. — Видали, сколько мыла я с лихтера притащил? Можете брать сколько угодно.

— Спасибо, спасибо, — рассеянно ответил он. — А как вы думаете, сменят нас сегодня? Если сменят, то сегодня и на аэродром вернемся. Я уверен, что мне есть письмо.

— Не знаю, — ответил я. — Что-то мне холодно, там на озере ветер сильнее, чем здесь. Здесь почти и не чувствуешь ветра, а на озере ветер сильнее.

Часа через два нас сменили. Пришло восемь человек. Абросимов очень огорчился, что ему нет письма.

— Может, вы просто не захватили, решили, что раз мы вернуться сегодня должны?.. — спросил он одного из сменивших нас.

— У меня к вам разговор есть, — сказал Поденщиков. — Идемте вот туда, в сторонку.

Вскоре Абросимов вышел из лесу и сел к костру. Казалось, он долго стоял на морозе, лицо у него словно окостенело. Он не плакал и ничего не говорил, а только жался к огню и чуть-чуть вздрагивал. Так сидел он долго.

— Идти пора, — сказал Поденщиков, тронув его за плечо. — Идем, в ходьбе человеку легче.

Мы навьючили на себя свое имущество и вошли в лес. Я забежал в сторону и прошел через то место возле старой сосны, где Абросимов вырезал свой кораблик, где он любил сидеть и думать о своем. Кораблик лежал на земле. Я подобрал его, зачем-то подбежал к ручью и пустил его по течению. И вода понесла кораблик в озеро, и, может быть, он и сейчас плавает где-то. Может быть, он в океане.

Потом я нагнал Поденщикова и Абросимова. Абросимов шел молча. Он не отставал — наоборот, нам приходилось равнять шаг по нему. Щеки у него были как слежавшийся снег, а глаза — как стынущие проруби, но жесткая целеустремленность угадывалась в неподвижности его лица. Нет, не хотел бы я быть немецким солдатом и встретиться ему теперь на пути.

— Стой, — сказал вдруг Поденщиков, обращаясь не то ко мне, не то к самому себе. — Никак я атлас свой у шалаша забыл? Так и есть!

— Хотите, я сбегаю? Вы тут скатку мою и вещмешок посторожите, а я сбегаю. Мы еще недалеко ушли.

— Эх, чего уж там, — помедлив, решил он. — Пошли дальше.

И мы молча пошли своим путем. Война только разгоралась.

1959

СЕСТРА ПЕЧАЛИ (Повесть)

1. Беспринципный щипок

В этот день последние два часа посвящались военному делу. Я мог бы и пропускать их: у меня была отсрочка по призыву из-за легких. Правда, все давным-давно зарубцевалось, а все равно — отсрочка. Но на занятия эти я все-таки ходил, не ходить было как-то неловко: все ходят — а я рыжий, что ли? Вот и Костя ходит, а он чистый белобилетник.