Том 2. Повести

Таким вот честным сбором налогов и жила его шайка. И редко кто отказывался платить ему. Это считалось даже неприличным. Как-то, например, один наш барон пожаловался Ференцу Деаку, что на троицу под вечер к нему наведались разбойники Кальмана Круди и потребовали выдать им вина и двадцать форинтов, пояснив, что сам Круди лишь потому не пожаловал, что боялся перепугать и без того хворую баронессу.

— Ну, и как же ты поступил? Дал? — спросил барона Ференц Деак.

— Разумеется, нет!

— И что же сделали бетяры?

— Ничего, ушли восвояси.

Тут старый Деак рассердился и даже накричал на магната:

— Выходит, Круди — порядочнее тебя!

Пристыженный Деаком магнат был не кто иной, как прожигатель жизни барон Антал Балашша, обитавший в замке, что красуется на вершине утеса Кеккё. Разумеется, не из скупости отказал он разбойнику в двадцати форинтах: деньгами барон сорил направо и налево. Просто были у него свои особые причины не любить Круди. Впрочем, толком никто ничего не знал, — все больше гадали.

— Видно, юбка какая-то здесь замешана!.. Что ж, вполне возможно. Почему, например, не могли по ошибке забрести во владения друг к другу лихой молодец и магнат? Ведь и Балашша в своих похождениях не брезговал крестьяночками. Ух, какой волокита был этот Балашша! С другой стороны, и на Кальмана Круди, парня стройного и красивого, заглядывалась не одна барынька.

А кроме того (возможно, здесь-то как раз и зарыта собака!), была у барона любовница — певица венская, которую он от всех окружающих прятал в своем охотничьем замке, на опушке Рашкинского леса. У Круди тоже была возлюбленная — молодушка дивной красоты, жена новинского чабана Юдит Пери. Путь барона к его охотничьему замку проходил мимо Новинской овчарни. А Круди, направляясь к своей крале в Новинку, никак не мог миновать баронского охотничьего замка… И разве не могло однажды прийти кому-нибудь из них в голову: «И чего это я езжу так далеко, когда то же самое лакомство сыщется для меня и поближе?» А то, может статься, подмигнул пригожему молодцу озорной глаз из окна, из-за полуприподнятой шторы или из-за цветка розмарина: «Эх, и дурак же ты будешь, коли мимо проедешь!»

Ведь женщины, ей-ей, странные существа!

Но все это только досужие предположения, догадки, сорная трава, выросшая в деревенских умах, не слишком утруждающих себя размышлениями. Достоверно было только одно: барон отказал Круди в двадцати форинтах.

— С разбойниками не вожусь! — отрезал он.

А Кальман Круди на эти слова так ответствовал:

— Тогда пусть господин барон прикажет выкинуть из кеккёйского склепа кости всех его предков… (Тонкий намек на то, что род Балашшей в свое время возвысился именно благодаря разбою!)

Слух об этом обмене любезностями распространился по всей округе. Барон, рассказывают, пришел в ярость, когда ему передали столь оскорбительный ответ разбойничьего атамана.

— Своими руками изловлю негодяя! — пригрозил он. — Где бы он мне ни повстречался. И передам в руки властям!

— Ну, что же, — согласился Круди, как уверяют некоторые. — Ничего не поделаешь, придется мне как-нибудь нанести его сиятельству визит вежливости.

Оба они были люди упрямые. Слова на ветер бросать не любили. Так что тут дело пошло всерьез. Кое-кто прямо говорил: «Ну, Круди, держись! Нашла коса на камень». Другие же придерживались иной точки зрения. Иштван Фильчик, например, говорил: «Я за Круди не боюсь. Вот посмотрите, его верх будет! Ставлю мою шубу в заклад против одной медной пуговицы: сдерет он еще подать с нашего барончика».

Всю зиму, а то и дольше, только и было разговоров, что об этом. Ведь наш край беден не только большими, но даже и самыми малыми событиями: мирно плетет свои сети паук, птички песни прошлогодние на деревьях распевают, старушки старые сплетни на новый лад перекладывают.