По-своему повязывала его степенная матрона: оставляя спереди под подбородком оба кончика платка. Иначе это делала горюющая вдова, которая обматывала его концы вокруг шеи, и уже совсем по-другому— озорная молодушка; та собирала волосы сзади в пучок и туда же у нее приходились оба кончика платка. Если ортон был сдвинут на лоб — это означало отказ: «Меня не видно»; когда лоб оставался открытым, это было желание понравиться; ортон, небрежно приоткрывавший прядь волос, говорил: «Я твоя, возьми меня». Затем следовал язык цветов: красный ортон, желтый, белый. Ортон, отделанный кружевами, на голове у вдовушки означал, что у красавицы есть приданое. Степень же состоятельности выражала самая ткань платка: полотно, или тафта, или шелковая кисея. Последняя полагалась только женам вельмож, которые по случаю больших торжеств поверх ортона или чепца надевали еще и шляпку.
Однако на этот раз напрасно наряжались наши селищанки. В старом королевском замке, в Буде (уже и тогда он был старым), у главных ворот путь им преградили вооруженные пиками стражники.
— По какому делу пожаловали, девицы-красавицы?
Отвечал за них господин Рошто:
— К королю едем.
— Короля нет дома.
— А где же он?
— Уехал в Варпалоту. Но туда к нему нельзя. Почтенный Рошто поскреб в затылке и пробормотал нечто вроде того, что королю следовало бы всегда быть в Буде, как кувшину с водой — на лавке в сенцах: захотел человек испить, а он тут как тут.
— Ах ты, шут вас побери! Что же мы теперь станем делать, птицы-курицы, мои красавицы?
А вокруг них уже народу собралось тьма-тьмущая: в городе улицы всегда полны всякими бездельниками. Останавливались проходившие мимо красавцы рыцари, молоденькие солдаты, — ведь где мед, там и мухи.
Некоторые из зевак попытались даже разговор завести. Ох, уж эти охальники, городские господа!
— Что привез, дядюшка?
— Об этом я могу сказать только самому королю, — нехотя отвечал Рошто. — Вот незадача, что нет его дома.
— Палатин здесь, наместник королевский.
— И в самом деле, — спохватился Рошто, — пойду-ка я к палатину. Если не поможет, то и не повредит.
Нелегкое дело было добраться до палатина. Очень уж важная персона господин Михай Орсаг; целый час пришлось дожидаться, прежде чем стражник распахнул перед ними дверь: входите, мол. У палатина, сгорбленного, седого, белобородого старичка, в глазах зарябило при виде трех красавиц. Словно три грации явились вдруг его взору — три стройные, проворные чаровницы.
Господин Рошто начал было речь держать по-латыни, но уже на третьем слове сбился.
— Не трудитесь понапрасну, — остановил его палатин и тут же приветливо обратился к женщинам:
— Ну, говорите, что вы за делегация?
— Никакая они не делегация, ваше превосходительство, а— образцы.
— Образцы? — удивился палатин. — Да вы, сударь, в своем уме? Ничего не понимаю!
Тут господин Рошто, в сильном смущении и то и дело сбиваясь, изложил палатину всю историю от начала до конца: что он, мол, управляющий именьями себенского графа, и, поскольку его величество пожелал увидеть образцы селищенских женщин, его господин и посылает вот этих особ на показ королю в доказательство того, что селищанки совсем недурны собой, и т. д. и т. п. Но поскольку его величества нет в Буде, вот они и прибыли, к его светлости.
Палатин улыбнулся, потом, отдавая дань традиции, ущипнул маленькую смуглянку Вуцу за подбородок и, покручивая седой ус, сказал:
— Ах, милые вы мои! Король и в самом деле в отъезде. А я хоть в вместо него поставлен, однако ж не во всяком деле могу его заменить. И сдается мне, что и это дельце к числу таковых относится.
— Что же вы нам тогда, ваша милость, присоветуете?
— Так что ж тут можно сделать? Дождитесь возвращения его величества.
В самом деле, что еще можно было делать? И господин Рошто пустился на поиски ночлега. Столицу он знал хорошо, так как в молодости служил здесь камердинером у Андраша Баумнирхнера, ныне пожоньского губернатора. Знал, где находятся две гостиницы города: «Белка» и «Черный Буйвол». Оба заведения стояли друг против друга на том месте, где в наши дни расположилось министерство финансов; впрочем, «Белке» принадлежала еще часть участка, на котором позднее выстроили церковь св. Матяша.
Очутившись на площади, селищанки в нерешительности остановились между двух одноэтажных зданий, очень похожих друг на друга.
Возле «Черного Буйвола» царило оживление, через открытые окна изнутри доносился шум, гам и виднелось множество голов. В «Белке» же было тихо, как в заколдованном замке, словно все вымерло, хотя на колокольне храма Богородицы только что прозвонили полдень. Нет в ней, видно, ни одного посетителя, потому что вон и хозяин сидит на лавочке, на скрипке играет.
— Так где же мы остановимся, птички-курочки?
— Белка красивее буйвола, — заметила Анна Гергей, разглядывая белку, намалеванную над дверью трактира.
— Н-да, — протянул господин Рошто. — Но буйвол сильнее!
— В «Белке» — спокойнее, — скромно возразила Мария Шрамм.
— Зато в «Буйволе» наверняка винцо получше. Иначе чего бы туда так валил народ?