Девятнадцативешней впечатления жизни несравненно новее,Несравненно острее, чем готовому встретить май тридцатой весны.Девятнадцативешней легче в истину верить, как в прекрасную фею,Как бы ни были годы, — восемнадцать минувших, — тяжелы и грустны…И когда расцветают бирюзовые рощи и душистый горошек,Ей представить наивно, что они расцветают для нее, для одной;И когда вылетают соловьями рулады из соседних окошек,Ей представить наивно, что поет кто-то близкий, кто-то тайно-родной…Девятнадцативешней может лес показаться никогда не рубимым,Неувядными маки, человечными люди, неиссячным ручей.Девятнадцативешней может сделаться каждый недостойный любимым:Ведь его недостойность не видна, непонятна для пресветлых очей…И когда молодые — о, душистый горошек! О, лазурные розы! —Веселятся резвуньи, мне мучительно сладко, но и больно за них…И когда голубые поэтички, как птички, под угрозами прозы,Прозревать начинают, я в отчаяньи плачу о мечтах голубых!..
1915. Май
Эст-Тойла
Ах, все мне кажется…
Ах, все мне кажется (и отчего бы то? —Ведь ты мне поводов не подаешь…)Что ты изменишь мне, и все, что добытоТвоим терпением, продашь за грош.В тебе уверенность не поколеблена.В твоей корректности — тому залог.Но все мне кажется, что ложь остеблена,И распускается ее цветок.И все мне кажется, и все мне чудитсяНе то подпрапорщик, не то банкир…И все мне чудится, что это сбудется,И позабудется тобой весь мир.Поверь, о милая, что мной не скажетсяНи слова едкого тебе в укор:Ты — неизменная! Но все же кажется,И то, что кажется, уже позор!