Глоба. У нас тут с Валентиной Николаевной снова несогласие насчет роли женщины в текущий момент. До свидания, Иван Никитич, я к себе пойду. И, как всегда, в медицинской профессии будут меня ждать неожиданности. Семь дней меня не было, и кто, я ожидал, будет живой, – помер, а кто, я ожидал, помрет, – непременно живой. Вот увидишь.
Валя. Устали?
Сафонов. Ну да, устал. Мне же думать надо. А это, Валя, Валечка, колокольчик ты мой степной, – это тебе не баранку крутить.
Валя. Ну вот, стали начальником, так уж баранку крутить… смеетесь.
Сафонов. А как же? С высоты моего положения.
Валя. А что?
Сафонов. А то, что когда я с тобой ехал, сцепление рвала так, что у меня вся душа страдала.
Валя. Я не рвала. Оно отрегулировано плохо. Я ехала правильно.
Сафонов. Неправильно. И на ухабах педаль не выжимала.
Валя. Выжимала.
Сафонов. Нет, не выжимала. Ты мне очки не втирай. Ты не думай, что если я с тобой тихий, так мне можно очки втирать.
Валя. Я ничего про вас не думаю. Я только говорю, что выжимала.
Сафонов. Ну, бог с тобой. Выжимала, выжимала… Только глаза на меня такие не делай, а то я испугаюсь, убегу.
Валя. Я вас как вожу, так и вожу. Я над машиной начальник, раз я за баранкой. Понятно?
Сафонов. Понятно.
Валя. Поспали бы. Ведь уже трое суток не спите.
Сафонов. А ты откуда знаешь? Ты сама только вчера от немцев вернулась.
Валя. Знаю. Спрашивала.
Сафонов. Спрашивала?
Валя. Так, между прочим спрашивала.
Сафонов. Да…
Тебе сегодня ночью или завтра в крайнем случае опять к немцам идти придется.
Валя. Хорошо.
Сафонов. Чего же хорошего? Ничего тут хорошего. Послать мне больше некого, а то бы ни в жизнь не послал бы тебя опять.
Валя. Это почему же?
Сафонов. Не послал бы, да и все тут. И вообще ты лишних вопросов начальству не задавай. Понятно?
Валя. Понятно.
Сафонов. Придется тебе
Валя. Хорошо.
Сафонов. Да уж хорошо или нехорошо, а надо будет. Два раза ходила и в третий пойдешь, потому что родина этого требует. Видишь, какие я тебе слова говорю.
Валя. А знаете, Иван Никитич, все говорят: родина, родина… и, наверное, что-то большое представляют, когда говорят. А я нет. У нас в Ново-Николаевке изба на краю села стоит и около речки две березки. Я качели на них вешала. Мне про родину говорят, а я все эти две березки вспоминаю. Может, это нехорошо?
Сафонов. Нет, хорошо.
Валя. А как вспомню березки, около, вспомню, мама стоит и брат. А брата вспомню – вспомню, как он в позапрошлом году в Москву уехал учиться, как мы его провожали, – и станцию вспомню, а оттуда дорогу в Москву. И Москву вспомню. И все, все вспомню. А потом подумаю: откуда вспоминать начала? Опять с двух березок. Так, может быть, это нехорошо? А, Иван Никитич?
Сафонов. Почему нехорошо? Это мы, наверно, все так вспоминаем, всяк по-своему.
Ты только, как там будешь, матери скажи, чтобы она с немцами не очень ершилась. Она нужна нам, помимо всяких там чувств. И потом, – ты ей это тоже скажи, – я ее еще увидеть надежду имею.
Валя. Хорошо, я скажу.
Сафонов. Ну и сама тоже. Осторожней, в общем. Сказал бы я тебе еще кое-что, да не стоит. Потом, когда обратно придешь.
Валя. А если не приду?
Сафонов. А если не придешь, – значит, все равно, ни к чему говорить.
Валя. Ну и засните. Хорошо будет.
Сафонов. Совсем спать отвык. Не могу спать.
Валя. А вы попробуйте. Я вам песню спою.
Сафонов. Какую?
Валя. Какую детям поют – колыбельную…
Сафонов. Хорошо, вот ты вернешься, я побреюсь.
Валя. А если не вернусь, так и бриться не будете?
Придется уж вернуться, раз так.
Сафонов. Не могу спать.
Валя. И песня не помогает?
Сафонов. Не помогает.