Том 2. Дни и ночи. Рассказы. Пьесы

Шура. Мы позавчера ночью сидели. Печку зажгли. Капитан на полчаса спать лег, а мы с Валечкой все читали и плакали. А потом Валечка собралась – и туда, в разведку пошла. А капитан открыл глаза и меня спрашивает: «Вы чего тут с ней читали?» И я ему опять прочла все. А он грустный лежал. «Хорошо», – говорит. Расстроился даже.

Панин. Капитан?

Шура. Ну да, капитан. А чего вы удивляетесь?

Панин(пожимая плечами). Так…

Шура. Он еще оттого расстроился…

Входит Сафонов.

Сафонов. А, писатель! Здорово.

Панин. Привет.

Сафонов. Шура! Выдь на минуту.

Шура выходит.

Тут у нас теперь, писатель, дело такое. Сил нету больше. Мало сил. Ты себя к этой мысли приучил, что помирать, может, тут придется, вот в этом городе, а не дома? Сегодня-завтра, а не через двадцать лет. Приучил?

Панин. Приучил.

Сафонов. Это хорошо. Жена у тебя где?

Панин. Не знаю. Наверно, где-нибудь в Сибири.

Сафонов. Да. Она в Сибири, а ты вот тут. «В полдневный жар в долине Дагестана… и снилось ей…» В общем, ей и не снилось, какой у нас тут с тобой переплет выйдет. Положение такое, что мне теперь писателей тут не надо. Так что твоя старая профессия отпадает.

Пауза.

Член партии?

Панин. Кандидат.

Сафонов. Ну, все равно. Петров ночью умер сегодня. Будешь начальником особого отдела у меня.

Панин. Да… но…

Сафонов. Да – это правильно, а но – это уже излишнее. Мне, кроме тебя, некого. А ты человек с образованием, тебе легче незнакомым делом заниматься. Но чтоб никакой этой мягкости. Ты забудь, что ты писатель.

Панин. Я не писатель. Я журналист.

Сафонов. Ну, журналист – все равно, забудь.

Панин. Я уже забыл.

Открывается дверь, и входит Валя. Она вся мокрая, в накинутой на плечи шинели.

Валя. Товарищ капитан…

Сафонов. Будь ты неладная. (Бросается к ней, неловко целует в щеку, отпускает.) Что же ты людей с ума сводишь, а?

Валя. Я все сделала, товарищ капитан.

Сафонов. Ну и хорошо. Но ты что думаешь, нам только это и важно? А что ты есть – живая или мертвая, – нам это тоже важно, может быть. В кого из пулемета стреляли? В тебя?

Валя. Ага.

Сафонов. Да ты же обмерзла вся. Шура! (Кричит.) Шура!

Валя. Товарищ капитан, разрешите доложить…

Сафонов. Никаких доложить. Сушись иди.

Валя. Никуда я не пойду, прежде чем не доложу. Понятно?

Сафонов. Говорю тебе, иди сушись, потом… (Останавливается под ее взглядом.)

Валя. Понятно?

Сафонов. Понятно, понятно. Ну, давай скорей. (Слушает ее нетерпеливо, стоя у стола и постукивая пальцами.) Была?

Валя. Была.

Сафонов. Передала?

Валя. Передала.

Сафонов. Пакет где?

Валя. Вот.

Сафонов. Иди сушись.

Валя. Нет, еще не все.

Сафонов. Ну?

Валя. Василий велел передать, что завтра ночью переправлять людей будет, чтобы не стреляли.

Сафонов. Все? Сушиться иди.

Валя. Нет, не все.

Сафонов. Ты же зубами стучишь, дура. Сушись, говорю.

Валя. Он велел передать, что в два часа ровно.

Сафонов. Все?

Валя. Все.

Входит Шура.

Сафонов(Шуре). Ну, иди, грей ее там. Я же не могу. Дай ей чего-нибудь. В крайнем случае мой полушубок, штаны дай. Ясно?

Шура. Ясно, товарищ капитан.

Шура и Валя выходят в другую комнату.

Сафонов. Проклятая девка.

Панин. Почему проклятая?

Сафонов. Упорная.

Панин. Это хорошо.

Сафонов. А я разве говорю, что плохо? Я любя говорю «проклятая».

Панин. Любя?

Сафонов(услышал неожиданную интонацию этого слова). Ну да, сочувствуя. Что же я, человека на смерть пустил, так я за него уже и волноваться не могу? А если его нет два дня?..

Панин. Кого – его?

Сафонов. Ну, ее. Что ты ко мне, писатель, привязался?

Панин. Опять писатель?

Сафонов(улыбнувшись). Прости, пожалуйста, товарищ начальник особого.

В комнату входит Васин. Он в сапогах и в кителе старого образца с кожаными пуговицами. На плечах у него шинель.

Васин. Товарищ капитан, портупея у вас есть?

Сафонов. Что? Есть, есть портупея, найдем. (Подходит к Васину, берет его за пуговицу, радостно.) Ага, помню. Это в тысяча девятьсот двадцать пятом году такие в армии носили; помнишь, Панин? С такими пуговицами. Да?

Васин. Совершенно верно.

Сафонов. Хорошие пуговицы.