Том 2. Дни и ночи. Рассказы. Пьесы

Гулиашвили. А знаешь, Сережа, все-таки здорово это придумано, дорогой, что будут ставить бюст героя там, где он родился. В том городишке, где играл в «казаки-разбойники» и гонял голубей, стоит твой бронзовый бюст, и все мальчишки города хотят быть похожими на тебя. Они проходят мимо твоего бюста и говорят: «Это же – парень из нашего города!» А про себя думают: «а чем мы хуже?»

Входит мотоциклист.

Мотоциклист. Товарищ майор! Пакет из штаба бригады. (Передает пакет, вынимает из кармана кожанки газету.) А это из политотдела. Приказали лично вам передать. Срочный выпуск фронтовой газеты. Разрешите ехать?

Сергей. Можете ехать. (Разрывает пакет.) К двадцати одному – на исходные позиции. Значит, правильно. Штурм. Севастьянов! Начинайте выводить нашу роту. Пойдете головным.

Севастьянов. Есть. (Уходит.)

Сергей(Гулиашвили). Вы начнете через пять минут следом за ним.

Гулиашвили. Дорогой! В этой газете Указ, непременно Указ о героях. Из нашей бригады – ты. Я точно знаю. Посмотри.

Сергей(складывает газету вдвое, потом вчетверо, решительно засовывает ее под кожанку, застегивает пуговицу). После боя прочту.

Гулиашвили. Ну, как же ты, дорогой? Идти в бой, не зная: вдруг – да, а вдруг – нет.

Сергей. Ничего, злей буду.

Гулиашвили. А если…

Сергей. Что – если? Если убьют? Да? Так эти «если» в нашей с тобой жизни уже десять раз были и еще сто раз будут. О них думать – воевать разучишься. (Дотрагивается рукой до кожанки, там, где под ней спрятана газета.) Здесь не только те, что дожили: здесь ведь и те, что не дожили. Победу одни живые не делают. Ее пополам делают: живые и мертвые. А война еще только начинается.

Гулиашвили. Начинается? Последний штурм, дорогой.

Сергей. Последний штурм? Чего? Зеленой сопки на реке Халхин-Гол? Ты сегодня плохо слушал радио, Вано.

Гулиашвили. Почему плохо?

Сергей. Плохо. Ты сейчас о последней сопке думаешь, а я – о последнем фашисте. И думаю о нем давно, еще с Мадрида. Пройдет, может быть, много лет, и за много тысяч километров отсюда, в городе… в общем, в последнем фашистском городе поднимет этот последний фашист руки перед танком, на котором будет красное, именно красное знамя. И вылезет из танка танкист и усталой рукой вытрет с лица пот. Кто это будет? Кто вылезет? Ты? Или я? Или не ты и не я, а кто-то совсем другой? Всякие будут «если». Только победа будет без «если». Просто будет – и все. (Смотрит на часы.) Иди, Вано, и выводи свою роту, я замыкаю через пять минут.

Гулиашвили уходит.

(Бессознательным движением расстегивает пуговицу кожанки.)

Долгая пауза.

(Снова застегивает пуговицу.) А все-таки, кто же там вылезет из танка?

Пауза.

И все-таки, я вылезу. Я. Сам.

Занавес

1940–1941

Русские люди

Драма в трех действиях, девяти картинах

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Иван Никитич Сафонов – командир автобата.

Марфа Петровна – его мать, 55 лет.

Валя Апощенко – шофер, 19 лет.

Александр Васильевич Васин, 62 года.

Иван Иванович Глоба – военфельдшер, 45 лет.

Панин – корреспондент центральной газеты.

Ильин – политрук.

Шура – машинистка.

Харитонов – врач-венеролог, 60 лет.

Мария Николаевна – его жена, 55 лет.

Козловский – он же Василенко, 30 лет.

Морозов.

Лейтенант.

Старик.

Семенов.

Розенберг.

Вернер.

Краузе.

Неизвестный.

Раненый.

Командиры, красноармейцы, немецкие солдаты.

Место действия – Южный фронт.

Время действия – осень 1941 года.

Действие первое

Картина первая

Комната с большой русской печкой, с иконами в углу. Рядом с ними пришпилена большая фотография Сафонова и кепке и шоферских рукавицах. Вечор. Марфа Петровна сидит за картами. Против нее Мария Николаевна в пальто.

Марфа Петровна(отрываясь от карт). А то, может, разденешься?

Мария Николаевна. Нет-нет, я ненадолго.

Марфа Петровна. А помнишь, Маруся, как мы на женихов с тобой гадали, а? Это в каком году-то было? Дай бог памяти. Это было в году… в тысяча девятьсот восьмом году это было. Думали все, какие они явятся? Ах, хорошие, наверно. И вот оказалось все напротив. Мой и пожить со мной не успел – помер. А твой, ты извини, – какой гадюкой оказался!

Мария Николаевна. Марфа Петровна…

Марфа Петровна. Ты уж извини – гадюка. Говорю, что думаю.