Том 2. Черное море. Дым отечества

– Значит, – продолжал Швейцер, – вы, Татьяна Андреевна, в некотором роде отдаленная родственница Бальзака.

– Дурацкое обаяние имен! – рассердился Вермель. – Оставь его Мише и другим восторженным мальчикам. Честное слово, когда я не знал, что Татьяна Андреевна родственница Бальзака, я относился к ней так же хорошо, как и сейчас. Ничто не изменилось.

– А все-таки в этом что-то есть, – заметил Швейцер. – И оно никогда не перестанет нас волновать. Как вы думаете, Миша?

– Что я? – усмехнулся Пахомов. – Я восторженный юнец. На меня такие вещи действуют сильно.

– А теперь, Татьяна Андреевна, я вам устрою допрос. – Швейцер потер руки. – У вашего прадеда Чиркова, кроме вас, были потомки?

– Конечно, были.

– Кто-нибудь из них жив?

– Да, мой двоюродный дядя, внук Чиркова.

– А что с ним?

– Он живет в Киеве. Чем он сейчас занимается – не знаю. Когда-то был кутила, играл на бегах.

– Тоже не плохой родственник, – заметил Вермель.

– Наша семья очень резко разделилась, – сказала, смутившись, Татьяна Андреевна. – Мой дед и отец были скромные небогатые люди. А другая половина семьи – все были безалаберные и богачи. Они нас стыдились. Мы никогда друг друга не видели.

– А как зовут вашего киевского дядю? – спросил Швейцер.

– Кажется, Сергей Петрович Чирков.

– Адреса вы не знаете?

– Нет.

– Ну, хорошо. Теперь пойдем дальше. Вы не слышали от вашей матушки – не осталось ли у вас в семье или у этого киевского дядюшки писем, вещей, документов Каролины Сабанской?

– Ну, пошел! – проворчал Вермель. – Шерлок Холмс из пушкинского дома.

– У нас ничего нет, – ответила Татьяна Андреевна. – Но может быть, у этого дядюшки что-нибудь и осталось. Мне мама что-то рассказывала, о какой-то вещи, будто она хранилась у него. Какая-то очень интересная вещь… Погодите… Нет, никак не могу припомнить. Какая досада! Как будто из поколения в поколение переходила фамильная ценность, память о прабабке, – но что именно, я забыла.

Швейцер страдал не меньше Татьяны Андреевны, а она мучительно старалась вспомнить, о чем рассказывала ей мать. В конце концов Вермель окончательно рассердился.

– Хватит тебе, Семен! – закричал он на Швейцера. – Черт знает что! И остались-то от прабабки, верно, сломанная бирюзовая брошь или веер из выщипанных страусовых перьев. А вы оба будете ломать головы!

– Не люблю, когда с таким апломбом вмешиваются не в свое дело типы, которые ничего не понимают! – вскипел Швейцер. – Да ты соображаешь, бестолковый старик, что здесь, конечно, риск, здесь бабушка надвое сказала, но вдруг найдутся ценнейшие материалы о Пушкине.

– Вдруг ничего не бывает! – закричал Вермель. – Самое это слово надо выбросить из русского языка. Вдруг! Внезапно! Ни с того ни с сего! Как снег на голову! По щучьему велению! Бах! Бац! Это несерьезный разговор, Семен Львович.

– Какую ахинею ты плетешь! – Швейцер с жалостью покачал головой. – Сам-то ты понимаешь или нет?

Ссора разгоралась. Швейцер, как взъерошенный воробей, наскакивал на Вермеля, а Вермель гудел басом:

– Рваные митенки остались от этой прабабки. Напиши о них исследование. Собери документацию. Открой на них глаза миру. Может быть, Пушкин видел эти митенки, и на них материализовалась часть его взгляда.

– Боже мой, боже мой! – стонал Швейцер и с отчаянием хватался за голову. – Что он говорит! Что он говорит, этот циничный старик!

Татьяна Андреевна сначала притихла, а потом засмеялась. Вермель и Швейцер замолкли, с недоумением уставились на нее. Потом Швейцер махнул рукой, а Вермель сказал:

– Ты, Швейцер, безнадежный чудак, но черт с тобой. Я тебе прощаю.

Глава 14

Днем водовоз Степа запряг своего Мальчика в розвальни и отвез всех в Пушкинские Горы.

Ехали шагом. Желтоватый дым висел над деревьями. Его мотало ветром, прибивало к земле. Даже в полях пахло гарью.

Пушкинские Горы были видны издалека. На холме темнел монастырь. Серые стены собора облупились. Под штукатуркой выступил розовый кирпич.

В дороге все озябли и заехали погреться в чайную на въезде. Косматые старики возчики пили жидкий чай и дули на блюдца. По липкому полу бродил боевой облезлый петух. Каждый раз, когда он находил затоптанную корку или крошку сахара, он хлопал крыльями и сипло, победоносно кричал. Старики говорили о сене, морозах, новых шлеях.

За дальним столиком сидела высокая строгая девушка и рядом с ней парень со светлыми глазами. Время от времени он растягивал гармонику и пропащим голосом заводил песню: «Отчего, да почему, да по какому случаю…»

Девушка хмурилась, что-то сердито говорила парню, и он покорно замолкал. У девушки под распахнутой шубкой виднелось голубое ситцевое платье. Из-под белого платка на голове выбивалась черная прядь.

– Ах, какая красавица! – вздохнул Вермель. – Если бы время, написал бы ее.

Девушка, очевидно, услышала Вермеля и улыбнулась.

– Отчего, да почему, да по какому случаю… – снова запел парень, но девушка стукнула его кулаком в плечо, и он отупело затих.

Тотчас же заорал под лавкой петух, захлопал рваными крыльями.

– Черт его знает, – сказал Швейцер. – Хоть сейчас садись здесь и пиши сцену в корчме из «Бориса Годунова».