Том 2. Черное море. Дым отечества

Безмолвие, глубина ночи, странный ее блеск – были видны даже высохшие стебли бессмертников, стоявшие, как вехи, в снегу, – все это поразило Татьяну Андреевну. Она подумала, что есть же вещи, излечивающие несчастье, заставляющие забыть обиды и неудачи. Она вспомнила о Рамоне. Вот эта ночь, белеющая просеками и полянами, медленно идущая вместе с течением звезд к далекому рассвету, – она ведь могла вернуть спокойствие многим измученным людям.

А рассвет даже не синел над равнинами и лесами. Он был далеко, по ту сторону огромной Земли. Единственным его отблеском, рассеянным и бесстрастным, был лунный свет – отражение дня на свинцовой поверхности мертвой от рождения планеты.

Вермель остановился, посмотрел на небо.

– Когда я был мальчишкой, – сказал он, – я думал, что звезды можно пересчитать за одну ночь. Эх, Миша, Миша! Возимся мы всю жизнь с дегтем, а не с красками. Какими красками, скажите вы мне, можно написать это ночное небо? Чепуховая наша работа!

Все говорили громко до тех пор, пока не вышли на Ручьевую гору. С горы открылись ночные леса. Они подымались над оврагами, наполовину засыпанными снегом. Они расстилались внизу, залитые голубоватым воздухом ночи. Это был величавый мир теней, снежных пещер, черной хвои, непробудного сна.

В лесу послышался резкий звук. Он был похож на выстрел. Ночь будто вздрогнула, сделалась светлее.

– Что это? – встревожился Швейцер.

– Должно быть, треснуло дерево, – сказал Пахомов. – От мороза. Вообще вся эта ночь напоминает переохлажденную воду.

– Опять, Миша, вы взялись за свое, – пробормотал Вермель. – Интересно, что вы еще выдумаете? Пахомов промолчал.

– Ну что же вы? – промолвила с упреком Татьяна Андреевна. – Почему замолчали?

– Да так… Чуть не сказал глупость.

– А вы скажите эту глупость только мне одной, – попросила Татьяна Андреевна.

– Не нужно.

– Нет, скажите!

– Вы знаете, что такое переохлажденная вода?

– Нет.

– Если воду охлаждать осторожно и медленно, она долго не будет замерзать. Термометр ниже нуля, а вода все еще будет жидкая. Но лишь только щелкнешь пальцем по стакану с такой водой, и вся она внезапно, в одно мгновение превратится в лед.

– При чем же здесь ночь? – спросила Татьяна Андреевна.

– Да так… Все кажется, что стоит крикнуть – и эта ночь сразу превратится в глыбу черного льда. И мы окажемся внутри ледяной глыбы.

Вермель как-то театрально захохотал.

– Ха-ха! – сказал он. – И еще раз ха!

На Ручьевой горе стояли долго. Месяц опускался к земле, покрывался красноватым пеплом. Швейцер забеспокоился. Надо было возвращаться – месяц скоро зайдет, и в темноте будет трудно отыскать дорогу.

Но страхи Швейцера оказались напрасными. Дорогу освещали звезды. Пылью лег через небо Млечный Путь. Пылал зловещий Сатурн. Но прекраснее всех были пепельный Юпитер и три звезды, стоявшие рядом.

Возвращаться в комнаты никому не хотелось. Прошли по парку. Под елями было так темно, что близорукий Швейцер совсем ослеп. Вышли к берегу Сороти, к домику няни, и заглянули в его низкие окна. Но там, кроме отражения звезд в стеклах, ничего не увидели.

Вернулись к дому, долго стояли на крыльце, пока далеко в непроглядной темноте не запели петухи.

Глава 13

Швейцер позвал всех к себе в комнату и достал из чемодана две бутылки саперави. Спать никому не хотелось.

Татьяна Андреевна выпила со всеми красного вина. Швейцер наконец не выдержал и сказал умоляющим голосом:

– А теперь расскажите нам все, что вы знаете о Каролине Сабанской.

– Ну что ж, – согласилась Татьяна Андреевна, но было заметно, что ей не хочется сейчас говорить об этом. – Мой прадед Чирков был драгунским офицером. Он служил в Одессе в тот год, когда там жил и Пушкин. В Одессе тогда же блистала красавица полька Каролина Сабанская. Может быть, я что-нибудь путаю. Я рассказываю со слов мамы, а она многое позабыла. Говорят, что Сабанская была эксцентричная женщина, настоящая авантюристка.

– Да, довольно известная авантюристка, – подтвердил Швейцер.

– Вот видите, какая у меня родня, – засмеялась Татьяна Андреевна.

– В этом есть своя прелесть, – сказал Вермель. – Авантюристы были люди талантливые.

– Что же было дальше? Да… В Сабанскую был влюблен Пушкин. Но почему-то она предпочла моего прадеда, хотя это был человек пустой и взбалмошный. Он женился на ней, увез ее в свою деревню, держал взаперти. Говорят, она сделалась примерной женой. Но как только он умер, она бросила все, даже детей, уехала в Париж, жила там с крупным игроком – итальянцем. Он ее избивал. Потом проигрался, принял яд, а она умерла в убежище для бездомных старух. Вот и все.

– Нет, не все, – глаза Швейцера засверкали под стеклами очков, – нет, это еще не все. Рассказ только начинается.

– Но я больше ничего не знаю.

– Не входи в азарт, – предостерегающе сказал Вермель.

– Прежде всего, – сказал с торжеством Швейцер, – позвольте вам сообщить, что у Каролины Сабанской была сестра, графиня Ганская. После смерти своего первого мужа она вышла замуж за Бальзака!

Швейцер обвел всех глазами, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели его слова. Все ждали, что он скажет дальше.