Том 2

Ваня окончил совпартшколу и „воюет“ за то, чтобы его послали в Паховку. Завтра собирается добиться приема у секретаря. Если у него ничего не получится с этим делом, то он даст Андрею Михайловичу телеграмму „Высылайте“, что будет означать: немедленно выслать ходатайство волкома партии о назначении Вани в свой район. Просит связаться с Николаем Ивановичем Некрасовым.

Скажу откровенно: не надеюсь, чтобы Ваню отпустили в Паховку. Сейчас губком тщательно подбирает людей в села. Вероятно, Ваню и назначат в одно из крупных волостных сел, а не в нашу маленькую Паховку. Но как оно близко и дорого нам всем, это селеньице с жирным черноземом, но без урожая, с сильными людьми, но рабами своей полоски этого чернозема, с отрыжками старой, волчьей жизни, которая может остаться и навечно, если каждый будет сидеть на своей полосе… Когда об этом говорил Ваня в какой-то комиссии (не запомнил), то кто-то сказал ему: „Вы, молодой человек, молоды и мечтаете в поднебесье“. Чудаков еще много и здесь, в губернии.

Итак, наверно, приеду я один, без Вани. Вот, черт возьми, как оно получается неладно.

До скорого свиданья. Привет Андрею Михайловичу и Зине.

Брат.

P. S. Библиотечку сельскохозяйственных книг подобрал и выслал в двух посылках. Везу кое-какие книги и с собой. Начнем, Федя, заводить книги и в нашем доме.

М. З.».

Федор и Андрей сидели некоторое время молча. Потом Андрей встал, прошелся по комнате, остановился у окна, глядя на улицу, и, вздохнув, заговорил с паузами, как бы про себя:

— Н-да-а… «Жирный чернозем без урожая»… «Рабы чернозема»… «Старая, волчья жизнь»… Н-да-а… Вот это, брат, да-а!.. А я, значит, чуть не запутался, животом думал, — закончил он с горечью в голосе.

— Все понятно, Андрей. Все. Только грустно, что Ванятки не будет. Вот черт! — выругался Федор, отмахнувшись от какой-то мысли.

Андрей Михайлович продолжал стоять у окна, уже прислонившись лбом к переплету рамы. Вдруг он резко повернулся к Федору и воскликнул:

— Понятно! Сам поеду в губернию! Я тоже мужик. А когда мужику понятно, то в нем силища агромадная! — Андрей сжал увесистый кулак и потряс им в воздухе.

Но Федор охладил его одной фразой:

— А тебе там скажут: в какой-то волости Крючков нужнее, чем в вашем крошечном селе.

— Да, могут сказать… Пожалуй, скажут. Вот задача… Тогда еду к Некрасову… И телеграмму от Вани ждать не буду. Еду завтра же!

— Это вопрос другой. Это в твоих силах. Как у тебя сейчас отношения с Николаем Ивановичем-то? — спросил Федор.

— Пока все строгий ко мне. Но… помягчел.

— Не сразу, конечно… — как-то неопределенно сказал Федор, но не договорил, прислушиваясь к звукам в передней комнате.

Там кто-то, войдя, проскрипел ботинками. Послышался вопрос:

— Могу ли я видеть товарища председателя?

Затем кто-то постучал в дверь. Андрей, глядя в окно и не поворачивая головы, сказал:

— Войдите.

Оба повернулись к вошедшему. И вдруг Федор резко встал — перед ним, в двух шагах… Игнат Дыбин!

Андрей сел за стол на председательское место и обратился сначала к Федору:

— Сядь, Федя, сядь!

И Федор сел, отвернувшись к окну. Он больше уже ни разу не взглянул на Дыбина. А председатель спокойно обвел взором вошедшего — снизу вверх. Желтые ботинки с утиными носами блестели, как лакированные; новый коричневый костюм сидел аккуратно, без единой складочки; широкий подбородок с ямочкой посредине и узкие губы были все такими же, какими их помнит Андрей; между короткими густыми бровями пролегла глубокая морщина (это совсем новая черта, которой Андрей не знал и не видел); под глазами появились мешочки, каких раньше Андрей тоже не замечал; зеленовато-серые глаза остались такими же, как и несколько лет тому назад. Кепку Дыбин снял. Выглядел он очень прилично, но лицо было отчасти потрепанным. Этот брюнет с серо-зелеными глазами, лет сорока, и был Игнат Дыбин. Так Андрей изучал Дыбина, в упор разглядывая его. Этим он «казнил» Игната, пронизывая его насквозь.

— Извиняюсь за беспокойство, — сказал Дыбин, глядя мимо Андрея на край стола.

— Что надо? — спросил председатель не совсем вежливо.

— Видите ли… Я хотел обосновать свое местожительство здесь, в селе Паховке. Пришел испросить разрешения и, если можно, зарегистрироваться.

— Почему не в свое село? — последовал вопрос.

— Видите ли… я… порвал со своим тяжелым прошлым и думаю искупить свои ошибки честной работой. Я уже сильно наказан Советской властью и теперь понял, что только беззаветная помощь Советской власти может сколько-нибудь сгладить мои тяжкие душевные переживания. Здесь, где меня когда-то ненавидели, я докажу, что раскаяние мое искренне. — Тут он посмотрел на Федора.

Причесанная речь Дыбина совсем не трогала Андрея.

— Где остановился? — спросил он.

— У Семена Трофимыча Сычева.

— Та-ак… Чем ты думаешь заниматься? — «тыкал» его председатель.

— Может быть, полоской земли. Но это — второстепенно. А главное, помощью населению и органам Советской власти. Отбывание наказания, мои раздумья и признание ошибок — все это дало мне возможность разобраться в политике партии, отречься от прошлых убеждений и порвать с тем прошлым.