Том 2

— Разве ж я насовсем, что ли? Я не кулак какой-нибудь, чтобы землю — навсегда. Закона такого нет при Советской власти, чтобы у крестьянина отнять землю. Ни боже мой! Против закона не позволю… Так вот, Виктор: колесо не замачивай, поезди пока так, оно сядет, начнет рассыхаться, а ты его тогда перетяни сызнова. Тогда уж — навечно!

— Спасибо, Семен Трофимыч, за добрый совет, — поблагодарил его Виктор.

Поблагодарили и другие, почти все. Каждому он то показал лично, то посоветовал, как надо делать прочно и добротно. А в заключение спросил:

— Ну? Что ж, граждане, на годик еще? А?

Виктор Шмотков, под стук молота, высказался в ответ:

— А и что ж не продать! Только закона, говорят, такого нету. Вот как опчество, так и мы. Хлопочи, Семен Трофимыч. Земля не баба: продать можно. Я так считаю.

Остальные молчали — были согласны. Так Семен Трофимыч начинал подготовку.

Но случилось в эту весну неладно с этим делом. Привез Андрей Михайлович из волости весть, что дорезки, входящие клином в козинскую землю, передаются Козинскому обществу. Вроде бы там обеспеченность землей очень малая. А кто ж знает? Может, и сам председатель сельсовета захотел подрубить Сычева, а может, ему, Вихрову, на этот кусочек земли наплевать. Гадали и так и эдак. А потом многие подумали-подумали да и плюнули: делов-то в этих дорезках! Все равно Семен за водку возьмет.

Только не плюнул Сычев. Он, не считаясь с расстоянием, не обращая внимания на предпосевное горячее время, дважды ездил в волость. Там он вынюхивал, выспрашивал. Возил баранью тушу кому-то в подарок, но привез ее обратно. Последний раз он приехал из волости поздно вечером, сердитый, расстроенный, и крикнул Матвею:

— Отпрягай, голодранец!

— Ась? Это кому, то есть, вы объявили? — спросил хитренько Матвей Степаныч.

— Голодранцу, — уже тише буркнул Сычев, хлопнув дверью.

Дед, не отпрягая лошади, вошел за ним в дом и сел на лавку, набивая трубку.

— Чего уселся, спрашиваю? — недовольно, повысив голос, сказал хозяин.

— Курю, Семен Трофимыч, — ответил Матвей Степаныч, состроив непонимающее лицо.

— А лошадь!!! — закричал неистово Сычев. — А лошадь должна потная погибать?!

— Да вы ж какому-то голодранцу приказали отпрягать. Ай, боже ты мой! А я смотрю, смотрю по двору: где же он есть, кого вы упредили насчет лошади? — Матвей говорил с ехидством, сощурив глаза.

— Ты что же из меня кровь пьешь, нехрист чертов?! — крикнул Сычев, стукнув кулаком по столу.

Матвей подскочил с лавки, растопырив расстегнутую сухую шубенку, затряс бородой и боком приблизился к хозяину.

— Ка-ак? Голодранец? Кровопивец! Это — за то, что я тебе три года в навозе копался круглые сутки! Ты думаешь, на тебя управы нету? А в батрачком не хочешь? А без договора работаю за что? Ах ты паук новоявленный! В суд! В суд! В су-уд!!! Завтра в суд пойдем! — кричал вне себя Матвей, нервно прыгая из угла в угол.

Семен Трофимыч никогда не видел таким Матвея, никогда за всю жизнь. Почему-то он вспомнил: давно, еще в юности, он видел, как старый козел самоотверженно защищал от волка стадо. Небольшое стадо коз, штук пятнадцать, прижалось к кручке, окружив козлят, а старый козел, израненный и искусанный, героически бросался на волка, защищал до тех пор, пока Семен не подоспел. Может быть, Матвей был похож на рассвирепевшего козла в своей старенькой шубенке, поэтому Семен Трофимыч и вспомнил такой случай. А Матвей все скакал по комнате. И Семен Трофимыч струхнул: «Не дай бог в суд подаст! Вот хлопот не оберешься». И еще подумал: «Тогда богатому человеку все-таки было лучше». Он вышел во двор, оставив Матвея одного. Там он отпряг лошадь, протер ее соломенным жгутом, поводил по двору, как и полагается, и все думал: «Может, охолонет там, один-то». Когда он вошел снова, Матвей уже лежал на печи, в кухне. Сычев сел у стола и окликнул:

— Матвей! А Матвей!

Тот молчал.

— Ну, уж и расходился! Все бывает: я — тебя, ты — меня… Поругались, значит… Мы не кулаки какие-нибудь…

Матвей привстал на локоть:

— Как не кулаки? Кулаки. Почему не кулаки! Вона-а! Не кулаки! Маслобойка есть? Есть. Мельница есть? Есть. Пять лошадей есть? Есть. Дорезки скупаешь незаконно? Скупаешь. Вона-а! От так — не кулаки!

Семен Трофимыч заходил по кухне, заложив руки за спину и стараясь быть спокойным, разъяснял:

— Кулак — это чужим трудом живет, а я сам всю жизнь гну хрип. Только при Советской власти мне и жизнь-то далась. Я сам ее воевал, эту жизнь, у кулаков.

— А я думаю так, — перебил Матвей, — те кулаки были сильнее тебя и не давали тебе ходу, а теперь ты сильнее всех и вожжи у тебя в руках.

— Какие такие вожжи? Ты вроде против Советской власти говоришь, Матвей. Разве не нам дадена земля? Разве не мы кормим страну? Разве не товарищ Ленин дал нам свободу к богатству? Тогда и зачем было заваривать всю кашу?

Тот отмахивался от каждого вопроса, как от мухи, не находя, что ответить, казалось, на весьма резонные мысли Сычева.

Потом Семен Трофимыч ходил из угла в угол уже спокойно и убеждал:

— Ты пойми: не кулак я. На нас все держится. И мы это оч-чень хорошо понимаем. Очень.