Том 2

Игнат пришел в сознание вскоре после того, как его заперли в амбар. Первое, что он ощутил, была страшная головная боль. Он простонал. Потом уж почувствовал на одной руке ремень, вытянул другую руку в сторону и подумал: «Был связан. Развязали, но чересседельник забыли». Он сел. Сквозь стук в голове услышал ропот и гул голосов. Слышал он, как Виктор Шмотков «выпрашивал» Игната у милиционера. «И этот ненавидит», — подумал Игнат и вновь откинулся навзничь Он уже теперь старался не слышать голосов снаружи, Пришла мысль и врезалась болью во все тело: «Все Жизнь кончена». Он встал на колени и, запрокинув голову, прошептал:

— Все. Жизнь кончена.

Отчаяние овладело им. Он помнил, как когда-то сам явился в милицию, как был суд, как его отправили в ссылку. Все помнил. Но тогда он не впадал в отчаяние, тогда видел впереди возможность жить. Будто в тон его мыслям, около амбара он услышал голос Андрея Михайловича. Тот спрашивал, видимо у милиционера:

— Очухался Иуда-то?

— Слыхать, шевелится, — ответили ему.

«Иуда! — отдалось в голове Игната. — Я — Иуда. Ах ты… — он искал оскорбительное слово для Андрея, — ах ты… сволочь!» И вновь злоба заполнила его всего. Он с трудом встал и пошел по амбару вдоль стен, обшаривая и прислушиваясь; потом залез в закром, стал на какой-то мешок, нащупал перекладину-перевязку над закромами, взялся за нее обеими руками и так замер. Внутри чей-то голос тревожно шептал: «Скоро — смерть. Скоро — смерть». Стало страшно. От страха, полного бессилия и безнадежности Игнат зарыдал. Где-то в глубине его существа зашевелилось раскаяние: «Может быть, жизнь прошла не так? Может быть, я хотел грудью остановить паровоз?..» И он шептал в темноте амбара: «Жить, жить, жить! Может, простят! Покайся, проси, проси…» Но вдруг врезалось: «Не простят! Черный выдал. Все. Конец!» И вновь неистощимая злоба полилась теперь и на Черного. Дыбин раскаивался и изгонял раскаяние, озлоблялся и вновь раскаивался. Смена этих чувств происходила минутами. Так часы, лишенные маятника, начинают часто-часто отстукивать, повторяя все то же самое, что и с маятником, но они перестают показывать время. Возник вопрос: «А может быть, Черный не выдал? Может быть, кто-то другой? А к чему это я? Все равно расстреляют… Не сообразил: Федька никогда бы не чиркнул спичкой… Промашку я дал!»

Он сел на мешок. Голова еще сильнее затрещала от боли, и поэтому на несколько минут стало безразлично неизбежное. Некоторое время он сидел бездумно. Но незаметно для самого вспомнил себя мальчишкой за прилавком магазина рядом с отцом; потом вспомнил, как отобрали магазин, как отец уходил с белыми и вновь вернулся ночью, тайком, а вскоре умер от тоски, оставив единственного сына, Игната; вспомнил, как он, Игнат Дыбин, пробрался в отряд Антонова, в город Кирсанов, и как встретил там знакомого по гимназии, с которым они четырнадцатилетними мальчишками «играли» в эсеры; «настоящим» эсером Игнат стал считать себя уже в банде Антонова. Вспомнил крах этой банды… потом — Кучума… Оглоблино… Паховка… Федька!.. Андрей! Враги по гроб жизни. Мысли бежали и бежали, приближаясь к чему-то важному, самому важному… Что-то силился вспомнить, но никак не мог. «Не схожу ли с ума?» — подумал он. Опять Федор встал перед ним, уверенный, спокойный, гордый победой своей жизни над жизнью Игната. И наконец, в часы отчаяния, он вспомнил то, что никак не мог найти в горящей голове, вспомнил… Тосю! Она в мыслях появилась такой, какой он держал ее в руках.

И он понял, что Тося была его единственной радостью в злобной, мстительной, хитрой, наполненной предательством жизни. Игнат сам себе показался ничтожным и жалким, а она — святой. Ведь он хотел связью с Тосей просто отомстить, вывести из строя Федора, внести сумятицу и разлад, но оказалось, Тося победила Игната — она пробудила в нем того человека, каким он мог бы быть и раньше. И вот образ Тоси стоял перед ним. Захотелось жить. Жить! Увидеть Тосю хотя бы один раз. Только посмотреть и… Что? Умереть? Нет! Не надо умирать, не надо! Игнат запрокинул руки на затылок, откинувшись назад, и застонал. За дверью кто-то сказал, услышав стон в амбаре:

— Отживел, бандюга, рычит.

Потом Дыбин услышал, что говор на улице все усиливался, поднимался ропот, люди все подходили и подходили; услышал, как подъехали сани. Затем — голос:

— Игнатку-бандита отправлять будут.

Потом — незнакомые голоса:

— Подайтесь назад! Назад, товарищи! Дайте проход!

И тон приказа:

— Отступить до краев амбара! Дальше! Так стоять. Так.

Загремел замок, щелкнул дважды ключ, свет ворвался в амбар. Дыбин стоял уже у двери во весь рост, с перевязанной головой. Он шагнул через порог, смотря вперед, на сани, запряженные тройкой. Слева и справа милиционеры. Начальник милиции приказал:

— Связать!

Дыбину связали руки назад и подвели к саням. Гул голосов усилился, и теперь уже ропот перерос в крики:

— Бей его, гадину!

— Каменюкой его, черта!

— Стой ты, несмышленый! Милиционеру в голову можешь попасть.